Помощник
Шрифт:
Ида вздохнула.
— Теперь он хочет тебе помочь, потому что ему жаль тебя.
— Кому нужна его жалость? И вообще кому он сам нужен?
— А почему у тебя не хватило ума сделать из своей бакалеи винную лавку, когда давали разрешение?
— А где у меня были деньги на спиртное?
— Ну, если денег нет, так сиди и помалкивай!
— Тоже мне бизнес — пьянчуг обслуживать!
— Бизнес есть бизнес. Карп за один день имеет больше, чем мы за две недели.
Тут Ида спохватилась, что перегнула палку, и поспешила переменить тему.
— Почему ты пол не натер?
— Забыл.
— Я же специально тебя просила. Был бы уже сухой.
— Ну так высохнет немного позже.
— А позже придут покупатели, пол еще не подсохнет,
— Какие покупатели! — закричал Моррис. — Где они? Кто сюда придет?
— Хватит, — спокойно сказала Ида. — Пойди наверх и поспи. Я сама натру.
Моррис взял банку с мастикой и принялся натирать ею пол до влажного блеска. Ни один человек так и не зашел в лавку.
Тем временем Ида сварила суп.
— Элен сегодня ушла без завтрака.
— Значит, есть не хотела.
— Ее что-то беспокоит.
— Интересно, о чем ей беспокоиться? — спросил он с усмешкой.
За этой иронией таилось: «О лавке, о моем здоровье, о том, что ее грошовое жалованье уходит на оплату дома? Или о том, что хотела поступить в колледж, а вместо этого пришлось поступить на работу, которая ей не по душе? Как никак она дочь своего отца, чего же удивляться, что ей по утрам не до еды?»
— Хоть бы замуж вышла, — пробормотала Ида.
— Успеется!
— Да, конечно, — Ида еле удерживалась от слез.
Он хмыкнул.
— Интересно, что это Нат Перл больше не заходит? — снова заговорила Ида. — Все лето ходили как влюбленная пара, водой не разольешь.
— А, дурака валяли!
— Подожди, он еще станет богатым адвокатом.
— Не нравится он мне.
— И Луис Карп тоже заглядывается на Элен. Могла бы дать ему хоть какой-то шанс.
— Дурак твой Луис, — сказал Моррис, — точь-в-точь его папочка.
— Да, да, все на свете дураки, один только Моррис Бобер такой умный!
Он безучастно глядел на задний двор.
— Поешь и пойди ляг, — нетерпеливо сказала Ида.
Он съел суп и пошел наверх. Почему-то подниматься по лестнице было легче, чем спускаться. Войдя в спальню, он вздохнул и опустил на окнах тяжелые, черные шторы. Он уже клевал носом и предвкушал, как сладко поспит сейчас. Сон действовал на него поистине освежающе. Моррис снял передник, галстук и брюки, положил все это на стул. Сидя на краешке широкой скрипучей кровати, он расшнуровал стоптанные ботинки и скользнул под холодные простыни в рубашке, кальсонах и белых носках. Уткнулся лицом в подушку и ждал, пока согреется. Но не успел он задремать, как на верхнем этаже Тесси Фузо включила пылесос, и хотя бакалейщик старался не думать о том, что случилось утром, он не мог забыть, как Ник пошел за покупками к немцу, поэтому и не спалось ему теперь.
Он вспомнил, что и раньше бывали худые времена, но теперь — хуже, чем когда бы то ни было: прямо невозможно, жить стало. У него всегда так было — то густо, то пусто: сегодня отбою нет от покупателей, а завтра — хоть шаром покати. За какой-нибудь день он мог иной раз потерять столько, что хоть гевалт кричи, но потом обычно все помаленьку налаживалось, и казалось, что так будет и всегда — не то, что он богатеем станет, но и по миру, слава Богу, не пойдет. Когда он купил лавку, это был хороший район, тут приличные люди жили; только потом они начали переселяться отсюда, а понаехала всякая шантрапа; ну, и дело, конечно, тоже стало хиреть. И все-таки еще год тому назад, не закрывая лавку от зари до зари, вкалывая по шестнадцать часов в сутки, без выходных, он ухитрялся зарабатывать на жизнь. Конечно, какая это жизнь? Но все-таки живет человек, и ладно! А теперь, работая точно так же и еще больше выматываясь, он совсем на грани разорения. Раньше, даже в худые времена, он как-то всегда умудрялся выкарабкаться, а когда наступало доброе время, оно наступало и для него. А теперь — с тех пор, как десять месяцев назад появился напротив, за углом, этот Г.Шмитц, ему, Моррису, совсем житья не стало.
В прошлом году разорившийся бедняк-портной, у которого
Моррис кинулся к Карпу.
— Ну, что ты делаешь? Ты же меня без ножа режешь!
Виноторговец только пожал плечами.
— Так ты же сам видел, как долго она пустовала. А кто будет за меня налоги платить? Но ты не беспокойся, он собирается торговать все больше деликатесами, а ты бакалею продавай. Погоди, еще и у тебя от него покупателей прибавится.
Моррис только застонал: он знал, что его ждет.
Однако день шел за днем, а лавка все стояла пустая, и Моррис начал уже было надеяться, что так будет всегда. Может быть, новый бакалейщик передумал? Что тут удивительного? Увидел, что вокруг беднота живет, вот и не осмелился открыть вторую бакалейную. Морриса так и подмывало спросить у Карпа, верна ли его догадка, но все не мог решиться, чтобы вновь не испытать такое же унижение.
Иногда, вечером, заперев свою лавку, Моррис, пугливо озираясь, пробирался за угол и смотрел на пустую витрину. Внутри было темно, а рядом сияла огнями аптека, и если на улице никого не было, то бакалейщик прилипал к стеклу пытаясь разглядеть, не изменилось ли что-то там, внутри. Два месяца лавка стояла закрытой, и всякий раз Моррис возвращался домой успокоенный. А затем однажды — между прочим, ему еще раньше показалось, будто Карп его почему-то избегает, — Моррис увидел, что заднюю стенку бывшей портняжной мастерской покрыла паутина новехоньких полок; и в эту минуту все его тайные надежды пошли прахом.
Через несколько дней полки были водружены и на остальные стены, а вскоре все помещение засияло свежей краской. Моррис пытался заставить себя не ходить и не смотреть, как продвигается ремонт будущей лавки, но все же нет-нет да и пробирался вечером поглядеть, что там творится. Он оценивал то, что сделано, а потом подсчитывал, сколько долларов он от этого потеряет. Каждый день в помещении появлялось какое-нибудь новшество — то сверкающий никелем прилавок, то громадный холодильник новейшей марки, то лампы дневного света, то свежепокрашенные стеллажи для фруктов, то хромированный кассовый аппарат. А затем оптовики навезли горы всевозможных коробок и деревянных ящиков всех размеров. И, наконец, при свете ламп дневного света появился в лавке незнакомец — сухопарый немец с типично немецкой прической «помпадур» и стал проводить в лавке долгие вечера, засиживаясь иной раз заполночь: попыхивая трубкой, он распаковывал и симметрично расставлял рядами банки, бидоны, кувшины, сверкающие бутылки с яркими наклейками. И как ни проклинал Моррис новую лавку, она ему до того нравилась, что когда он входил в свое обшарпанное заведение, ему становилось противно. И он понимал, почему сегодня утром Ник Фузо побежал туда, за угол: Нику хотелось полюбоваться чистотой и никелированным блеском нового магазина, хотелось, чтобы его обслужил сам Генрих Шмитц, энергичный, деловитый немец, одетый, словно доктор, в ослепительно белую парусиновую куртку. И туда же повадились ходить многие из его бывших покупателей, так что и без того мизерные Моррисовы доходы урезались на добрую половину.