Помойник
Шрифт:
На улице Механизаторов пахло настоящей весной. На бездонном синем небе светило яркое и заметно пригревающее солнце. С южной стороны, чернея, подтаивали ноздреватые сугробы. С сосулек, свисавших с крыш, обильно капала вода. Воздух был чистый и удивительно прозрачный. И совершенно не ощущалось близкое соседство городской свалки.
Избы в поселке мне уже не казались сейчас такими жалкими и убогими, как вчера вечером. Напротив даже, за редким исключением, вид они имели добротный и основательный. Чувствовалось, что за ними следили — вовремя чинили, красили
Но то — летом.
Второй по значимости достопримечательностью в поселке, после руин церкви, несомненно, был местный магазин. Находился он на улице Парижских коммунаров в недавно возведенном строении с явным присутствием элементов архитектурных излишеств. Выражались они в непонятном, но броском барельефе бегущего волосатого существа на фасаде и двух гипсовых колонах у входа.
На площади перед магазином располагался мини-базарчик, на котором несколько скучающих теток торговали овощами и солениями. На меня они воззрились с великим любопытством, собираясь подозвать к себе и показать свой товар. Но я быстро прошагал мимо.
К фасаду магазина была приставлена деревянная лестница. На лестнице стояла рыжеволосая девица в тулупе, одетым поверх белого халата, и старательно протирала тряпицей каменный барельеф.
— Э-э, — протянул я.
— Вы ко мне? — обернувшись, спросила девица.
— По всей вероятности.
— Я сейчас, минуточку. Заходите, пожалуйста, в магазин. Но ничего там не воруйте.
— Конечно, — пообещал я, — у меня и мешка-то с собой нет.
— Почем я знаю, — парировала она. — Может быть, у вас карманы как мешки.
Я поднялся по трем низким ступеням, открыл, помогая себе плечом, массивную тяжелую дверь на упругой пружине. Миновал маленький темный коридор, отворил еще одну дверь и очутился в пустом помещении магазина.
Почти сразу за мной появилась продавщица и, снимая на ходу тулуп, прошла за прилавок. Это была простоватой наружности девица лет двадцати пяти. С натуральными рыжими волосами, что доказывали веснушки возле ее вздернутого носа и болотного цвета глаза. На левой груди продавщицы вздымалась, благодаря тесному бюстгальтеру, табличка с надписью от руки «Юля». Табличка предназначалась мне и мне подобным. Поскольку местные жители, разумеется, знали не только имя продавщицы, но и всю ее подноготную вплоть до седьмого колена.
— Я совсем ничего не воровал, — сказал я.
— Верю-верю. Ваша одежда нигде не оттопыривается. Да и щеки не надуты.
— Но привет, Юля! — поздоровался я. — И в вашем лице всем парижским коммунарам!
— Доброе утро! — ответила продавщица, расцветая в улыбке и показывая золотой верхний передний зуб. Очевидно, она обрадовалась появившейся возможности поболтать с неизвестным человеком. — Но, к сожалению, я не представляю никаких коммунаров. Мне они глубоко до лампочки.
— Какое совпадение. Мне тоже.
— Что желаете? Я вся к вашим услугам.
— Очень надеюсь, — со значением произнес я. — Но для начала я осмотрюсь.
Поселковый
Удивили меня и цены. Они были на порядок ниже, чем на самом дешевом московском оптовом рынке. Они представлялись просто чисто символическими.
— Выбрали чего-нибудь? — подбоченившись, поинтересовалась рыжеволосая продавщица.
— Пока еще нет. Глаза прямо разбегаются. Что-то у вас все тут дико перемешано.
— Что есть, то есть. Помойник не любит порядка.
— Какой Помойник? — спросил я. И вспомнил, что Шура тоже говорила о нем, когда навещала меня в больнице.
— Это у нас в поселке бытует такая присказка.
— Понятно, местный фольклор.
— Во-во, типа того.
— Помойник не Помойник, но у вас все тут дико перемешано. Это я вот к чему. Вы, Юля, можете запросто взвесить мне вместо мармелада, скажем, мелких гвоздей.
— Ну, что вы, милый покупатель! Не волнуйтесь ради бога! Я не ошибусь! Обещаю, что кушать гвозди вместо мармелада вы не будете. Равно как и болты с шурупами, — хихикнула она.
— Спасибо, это обнадеживает. Посоветуйте мне тогда что-либо на свое усмотрение, — попросил я. — Естественно, то, что пригодно в пищу.
— Обижаете, у нас все продукты пригодны в пищу. Отравы мы принципиально не держим.
— Однако, к слову, у того изделия не слишком свежий и аппетитный вид, — показал я на батон заветренной колбасы за стеклом витрины.
— Разве? — удивленно вскинула брови Юля. — Но это же сущие пустяки! Перед употреблением это колбаску следует только сварить или поджарить. Делов-то на пять минут. И все болезнетворные микробы и бактерии мигом передохнут. Без остатка. И вы насладитесь настоящим колбасно-чесночным вкусом.
— Ваши сосиски-сардельки из той же серии? — спросил я.
— Как котлеты и пельмени, — ответила она.
— Признаться, по натуре я не экспериментатор. Судьбу испытывать я не буду. Поэтому придется мне ограничиться консервами, — сказал я, взял с прилавка банку тушенки и повертел ее в руках. Банка выглядела крайне подозрительно. У нее были деформированы бока и оборвана этикетка. К тому же, уже год как истек срок ее годности.
— М-да, — протянул я, возвращая банку на место. — А как у вас вон та селедка, плавающая в бочке?
— Прелесть, а не селедочка. С тонким ароматным душком. Любимая закуска всех наших здешних мужиков.
— С душком? Выходит, что протухшая?
— Ну, не совсем, есть можно. Пока ею никто еще не травился.
— Отрадно слышать, что обходится без жертв. Геройский, однако, у вас народ, — заметил я. — Юля, вы не подумайте, что я чересчур привередливый человек. Но я попробую вашу селедку как-нибудь в другой раз. А как насчет обычного хлеба?