Понимание медиа: Внешние расширения человека
Шрифт:
Что же касается эпохи Возрождения, то именно исчисление бесконечно малых величин позволило арифметике возобладать над механикой, физикой и геометрией. Именно идея бесконечного, но непрерывного и единообразного процесса, лежащая в основе Гутенберговой технологии съемных наборных литер, дала толчок развитию калькуляции. Стоит изгнать бесконечный процесс, и математика — как чистая, так и прикладная, — вернется в то состояние, в котором она пребывала до Пифагора. Иначе говоря, стоит лишь изгнать новое средство печати с его фрагментированной технологией единообразной, линейной повторяемости, и современная математика тут же исчезнет. Но стоит только применить этот бесконечный единообразный процесс к нахождению длины дуги, и задача сведется к тому, чтобы вписать в дугу последовательность прямолинейных контуров, состоящую из все большего числа отрезков. Когда эти контуры приблизятся к пределу, предел данной последовательности как раз и будет длиной дуги. Старый метод определения объема с помощью вытеснения жидкости переводится исчислением в абстрактные визуальные термины. Принципы, относящиеся к понятию длины, применимы также к понятиям площадей, объемов, масс, моментов, давлений, сил, напряжений, натяжений, скоростей и ускорений.
Чудотворная чистая функция бесконечно фрагментируемого и повторяемого стала средством
ГЛАВА 12. ОДЕЖДА
НАША РАЗРОСШАЯСЯ КОЖА
По оценкам экономистов, неодетое общество съедает на 40 процентов больше, чем общество, одевшееся в западные наряды. Одежда как расширение нашей кожи помогает нам сохранять и перенаправлять энергию, так что если западный человек меньше нуждается в пище, то он может одновременно и требовать больше секса. Тем не менее ни одежду, ни секс нельзя понять как отдельные изолированные факторы; многие социологи отмечали, что секс может становиться компенсацией жизни в толпе. Приватность, как и индивидуализм, неведома племенным обществам, и западный человек должен постоянно об этом помнить, когда берется оценивать привлекательность нашего образа жизни для бесписьменных народов.
В одежде как внешнем расширении кожи можно видеть как механизм управления теплом, так и средство социального определения Я. В этом отношении одежда и жилье почти близнецы, хотя одежда и ближе, и старше. Если жилье выносит внутренние механизмы управления теплом нашего организма наружу, то одежда является более непосредственным расширением внешней поверхности тела. Сегодня европейцы начали одеваться для ублажения глаза, по-американски, в то самое время, когда американцы стали отказываться от своего традиционного визуального стиля. Медиа-аналитик знает, почему эти противоположные стили внезапно меняются своим местонахождением. Европеец со времен второй мировой войны начал акцентировать визуальные ценности; не случайно его экономика поддерживает в настоящее время массовый выпуск единообразных потребительских благ. Американцы же впервые взбунтовались против единообразных потребительских ценностей. В автомобилях, одежде, книгах в бумажных обложках, в бородах, детишках и пышных прическах — везде американец выступил за перенесение акцента на осязаемость, участие, вовлечение и скульптурные ценности. Америка, бывшая некогда страной абстрактно-визуального порядка, снова вошла в глубокий «контакт» с европейскими традициями питания, жизни и искусства. То, что для экспатриантов 1924 г. было авангардной программой, стало нормой для нынешнего тинэйджера.
Между тем, европейцы пережили своеобразную революцию потребления в конце восемнадцатого века. Когда индустриализм был еще в диковинку, среди высших классов стало модно отказываться от богатой придворной одежды в пользу более простой. Это было время, когда мужчины впервые облачились в штаны простого солдата-пехотинца (или пионера, в первоначальном значении этого французского слова), однако делалось все это тогда как своего рода поспешный жест социальной «интеграции». До сих пор феодальная система склоняла высшие классы одеваться так же, как они говорили, то есть в куртуазном стиле, совершенно оторванном от манер простых людей. Одежда и речь были наделены тем великолепием и богатством текстуры, которое со временем было полностью уничтожено всеобщей грамотностью и массовым производством. Например, швейная машина создала длинную прямую строчку в одежде подобно тому, как линотип выровнял стиль произношения.
Одно из последних рекламных объявлений C-E-I-R Computer Services изображало простую хлопчатобумажную одежду, снабженную заголовком: «Почему госпожа «X» носит такую одежду?» Имелась в виду жена Никиты Хрущева. На некоторых экземплярах этого весьма изобретательного объявления имелось еще и продолжение: «Это икона. Своему ущемленному народу и неприсоединившимся странам Востока и Юга она говорит: "Мы бережливые, простые, правдивые, миролюбивые, домашние, хорошие". Свободным народам Запада она говорит: "Мы вас закопаем"».
Именно такое сообщение посылала новая простая одежда наших предков феодальным классам во времена Французской революции. Тогда одежда была невербальным манифестом политического переворота.
Сегодня в Америке появилась революционная установка, находящая выражение как в нашей одежде, так и в наших патио и маленьких автомобилях. За какое-то десятилетие с небольшим женские стили одежды и прически отбросили визуальный акцент ради переключения на икони-ческий, то есть скульптурный и осязательный. Подобно штанам тореадора и гетровым чулкам, пышная прическа тоже скорее иконична и чувственно инклюзивна, нежели абстрактно-визуальна. Словом, американская женщина впервые преподносит себя как человека, на которого можно не только смотреть, но которого можно также потрогать и обнять. В то время как русских одолевает смутная тяга к визуальным потребительским ценностям, североамериканцы резвятся посреди заново открытых ими тактильных, скульптурных пространств автомобилей, одежды и жилища. По этой причине нам теперь относительно легко распознать в одежде расширение кожи. В эпоху бикини и подводного плавания мы начинаем понимать «замок нашей кожи» как особое пространство и особый мир. Душещипательная острота стриптиза канула в прошлое. Нагота могла быть греховно возбуждающей лишь для визуальной культуры, отрезавшей себя от аудио-тактильных ценностей менее абстрактных обществ. Еще в 1930 году непристойные слова, визуально запечатленные на печатной странице, казались чем-то диковинным. Слова, употребляемые большинством людей ежедневно и ежечасно, стоило только их напечатать, становились не менее возмутительны, чем сама нагота. Большинство «слов из трех букв» до предела нагружены тактильным акцентом. Поэтому они и кажутся такими земными и живыми визуальному человеку. Так же и с наготой. Для отсталых культур, все еще укорененных в полной гамме чувственной жизни и еще не абстрагированных письменностью и индустриальным визуальным порядком, нагота всего лишь трогательна. В отчете
179
Отчеты Кинси (Kinsey Reports) — популярное название двух знаменитых книг, в которых впервые был представлен научный анализ сексуального поведения американцев, основанный на нескольких тысячах живых интервью. Первая книга («Сексуальное поведение мужчины») вышла в 1948 г., вторая («Сексуальное поведение женщины») — в 1953 г. Отчеты названы по имени их основного автора, Альфреда Чарлза Кинси (1894–1956), возглавлявшего тогда Институт сексуальных исследований при университете Индианы. Публикация отчетов получила в США широкий резонанс, вызвав волну возмущения и обвинение авторов в ненаучности и аморальности. Результаты исследований показывали, что реальное сексуальное поведение американцев совершенно расходится с общепринятыми представлениями о нормальном сексе.
Сегодня происходит движение к новому равновесию, в ходе которого мы сознаем то предпочтение, которое оказываем в одежде грубым, тяжелым текстурам и скульптурным формам. Также имеет место ритуалистическое выставление тела в помещениях и на улице. Психологи давно учили нас, что мы слышим в значительной мере через кожу. После многих столетий нашей полной одетости и запертости в единообразном визуальном пространстве электрическая эпоха вводит нас в такой мир, где мы живем, дышим и слышим всей кожей. Разумеется, в этом культе пока присутствует изюминка новизны, и постепенно утверждающееся равновесие между чувствами отбросит значительную часть этого нового ритуализма в одежде и жилье. А тем временем в новой одежде и новых жилищах наша воссоединившаяся чувственность радостно скачет среди широкого осознания материй и цветов, и это делает наше время одной из величайших эпох в музыке, поэзии, живописи и архитектуре.
ГЛАВА 13. ЖИЛИЩЕ
НОВЫЙ ВЗГЛЯД И НОВОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ [180]
Если одежда представляет собой расширение наших частных кожных покровов, призванное сохранять и перенаправлять наши тепло и энергию, то жилище является коллективным средством достижения той же цели для семьи или группы. Жилище как кров есть расширение наших механизмов контроля температуры тела, то есть наша коллективная кожа, или одежда. Дальнейшим расширением физических органов во внешний мир, удовлетворяющим нужды больших групп, являются города. Многие читатели знают, что Джеймс Джойс строил свой роман «Улисс», соотнося разные городские формы — стены, улицы, общественные здания и средства коммуникации — с разными органами тела. Проведение параллели между городом и человеческим телом позволило Джойсу провести еще одну параллель, между древней Итакой и современным Дублином, создающую ощущение глубокого единства человечества, преодолевающего границы истории.
180
В подзаголовке присутствует смысловой подтекст, исчезающий при переводе. Слово outlook («мировоззрение») можно буквально передать как «взгляд-из». Тем самым проводится непрямое сопоставление плоскостного взгляда-на (когда смотрят на что-то, когда глаза направлены на изображение на плоской поверхности) и объемного взгляда-сквозь (когда взгляд направлен сквозь что-то, когда что-то выглядывает, проглядывает, просматривается). Аналогичное сопоставление проводится в конце главы между «освещением» (внешним освещением изображения на плоской поверхности) и «просвечиванием», или «высвечиванием» (когда изображение как бы проступает, высвечивается изнутри); таково, например, различие между освещенным изображением на стене и телевизионным изображением. В первом случае изображения просто выглядят, во втором — проглядывают. В первом случае город освещается, во втором — сам светится, создавая тот новый «ландшафт», о котором в конце главы говорит Маклюэн.
Свои «Fleurs du mal» [181] Бодлер поначалу собирался назвать иначе, «Les limbes», [182] имея в виду город как совокупность телесных расширений наших физических органов. [183] Наше высвобождение самих себя вовне — наши, так сказать, самоотчуждения с целью усиления и увеличения могущества различных наших функций — Бодлер считал цветами, или ростками, зла. Город как внешнее продолжение человеческих вожделений и чувственных страстей обладал для него целостным органическим и психическим единством.
181
«Цветы зла» (фр.).
182
Одна из возможных трактовок этого многозначного названия, которую имеет в виду Маклюэн, — «конечности, или члены тела».
183
Решение Бодлера отказаться от названия «Les limbes» было вызвано сугубо внешними обстоятельствами: в 1852 г., когда он уже собирался выпустить книгу в свет, был опубликован сборник стихотворений некоего Т. Верона под таким же названием. См.: Балашов Н. И. Легенда и правда о Бодлере Ш. Бодлер. Цветы зла. М.: Наука, 1970. С. 256, 259–260.