Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
Может, всё дело в том, что мы, люди, за тысячелетия со времени грехопадения прародителей деградировали настолько, что значимым для нас становится только то событие, которое «подкреплено» чьей-либо смертью? Тем более самопожертвенной личностно, вне внутренних течений стаи?
Да, я от него долго бегал. Всякий раз, оказавшись в центре Болграда (все восемь лет, что туда ездил), я постоянно натыкался на внимательный взгляд «Ильи Муромца». Но заговорить он попытался всего лишь раз. В то самое лето, когда разворачивались события, описанные в «КАТАРСИСе-1», — лет за пять до его убийства. Он был первым, кого В. увидела в Болграде — барон на своей лошади подъехал к автобусу совсем близко (встречал?).
Он, обращаясь ко мне, верно, знал наперёд, что я шарахнусь в сторону, как, верно, знал и то, что и спустя пять лет я вырвусь после троекратного поцелуя и помчусь отмывать руку. Прости меня, Илья.
А ещё он, верно, знал, что придёт время и я пойму смыслы его жеста — его в сложившейся ситуации посильный вклад как в создание «КАТАРСИСа» — ободрение фактор немаловажный, — так и, возможно, в распространение вести для тех, кому подвиги предков выровняли путь к счастью владения Тайным Знанием, — и тот лёд непонимания людей, в котором он и испепелил своё сердце…
О том, кто такой цыганский барон, я узнал — при следующих обстоятельствах.
Когда на следующий день после завершения работы над последним томом «КАТАРСИСа» я лежал, распяленный проводами датчиков на реанимационном столе кардиологического отделения, когда звуковые сигналы навешанных вокруг меня приборов не могли заглушить стоны агонизирующего — точно так же распяленного на соседнем столе — старого профессора с чеховской бородкой, дико боящегося момента смерти, когда я не мог заставить себя не слышать бессвязные бормотания других мужчин и женщин, последующая судьба которых мне неизвестна, — мысли мои вполне соответствовали положению:
А может, остановиться, отступить? Может, текст от редактора вернуть и сжечь? Ведь вот, до агонии осталось полшага…
Действительно, трудно не догадаться, что реанимационный стол для несообразно ему молодого человека событие не случайное. Тем более если он попытался восстановить поруганную о Понтии Пилате правду; правду, отворяющую Дверь к Тайному Знанию настежь, потому ими и скрываемую. Всего лишь сорокадевятилетний Михаил Булгаков и за меньшее, всего лишь за обозначение этой Двери, расплатился смертью и притом мучительной…
Но у Булгакова не было половинки, его уход ни для кого не потеря, а мне жену сиротой оставлять?..
А стоит ли шире отворённая Дверь этого?
Сами посудите: что ни сделай, что ни напиши, всё равно дураки останутся дураками, а те немногие, кому дано, разберутся и сами, разве что проплутают подольше — пусть пару десятилетий или даже десяток поколений… А ты расплачиваешься сердцем уже сейчас (плавает оно, оказывается, в какой-то жидкости, которой быть не должно!), от угроз и оскорблений утираешься тоже уже сейчас, опять-таки «каморка папы Карло»… Да и что ждёт дальше? Кто не знает, что наилучшая для книги реклама — это смерть автора? Желательно, насильственная? И ещё более желательно — мучительная?
Точно так же: кто из знакомых с историей литературы не знает, что превосходящие общий уровень тексты создаются в невероятных условиях: или в холодном подвале, или на пыльном чердаке, а вот когда приходит известность и гонорары за переиздания позволяют перебраться хотя бы в обычные для времени условия, глубина текстов исчезает. Жизнь и мне не
Не могу я так больше! Честно, не могу!.. Может, отступиться?..
Когда меня из реанимационного отделения перевезли в общую палату, то ближайшим соседом по палате оказался старый-престарый цыган, с уже растраченным лимитом инфарктов, — я понял всё немедленно, в конце концов, не в первый раз. И первый вопрос, который я ему задал, когда смог шевелить языком, был, понятно, о Цыганском Бароне…
И вот в ту самую минуту, когда стало чуть ли не осязаемо то одиночество (непонимание родственников и даже старшего сына; цыган-каратель верует, что совершает высоконравственный поступок; человек, перед которым склонился, изменившись в лице, вырывает руку и бежит её мыть), в котором Илья Муромец пошёл на смерть — на миру-то ведь и смерть красна, — когда стало ясно, что смерть он выбрал осмысленно (и всё это во флёре ещё не стёршегося образа агонизировавшего в диком ужасе обладателя интеллигентской «чеховской» бородки), когда зародилась мысль: а не мою ли смерть Илья взял на себя? — да даже если и не мою! — и пришло решение посвятить Психоанализ не того убийства Цыганскому Барону из Болграда, талант которого восставит его, умершего, но не мёртвого, во Второе Пришествие Христа.
Алексей Меняйлов Декабрь 2001 года Москва
Понтий Пилат
Роман-ощущение
…Я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих… воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки… жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями… купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы…
глава I
загадочное убийство
Великолепной работы перстень наместника Великой Империи мастера — лучшие из лучших — выковывали из того редкого сплава золота, который вобрал в себя мистический лунно-зеленоватый отблеск ночи. Однако высшая ценность наводящего ужас преторианского перстня не в тайне получения бесценного сплава, но в том могуществе, которое он, загадочный проводник лабиринтов власти, излучал.
Во власти перстня — разом обрушить боевую мощь колонн римского легиона на порочный Иерусалим: как в кошмарном сне, всё стало бы вдруг кровь и ад.
Во власти перстня — послать бешено скачущие кавалерийские т`урмы на перехват караванов нечистых на руку торговцев — и сколь многие их должники вознесли бы благодарственные курения богам небес!
Обладатель перстня мог расчистить в нижнем городе простирающиеся на много стадий развалины, а прилегающие к ним кварталы, населённые доступными женщинами, превратить в благоухающий розовый сад, место робких встреч влюблённых.
Или — насадить вокруг Иерусалима плодоносящие деревья, чтобы в их тени могли вести беседы мудрецы, постигающие Истину.