Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
Именно она маниакально его пропагандировала.
Вообще, и транскрипция имени этой дамы — тоже обман. Потому что настоящее её имя — Изида. Да-да, Изида, она же Кибела, она же Богоматерь и т. п. Изида не могла не пуститься в пляс — определённого рода. Закономерна также рядом с Изидой-Кибелой запойность Сергея Есенина (самокастрирование в Аттиса). И его в итоге самоубийство*.
* Появившиеся в последнее время предположения о том, что Есенина убили, сути дела, по большому счёту, не меняют: психологически Есенин, деградировавший от алкоголя и Айседоры, уже совершал планомерное самоубийство. (А.М.)
Психологически
Это естественно, ибо определённый танец — тоже «знак могущества»!
Иными словами, два встречных процесса закономерны:
— если некая женщина, оказавшись среди своих, впадает в транс, то она погружается в танец отнюдь не случайный;
— достаточно той же женщине соприкоснуться со «знаком могущества», например, со своим танцем, как она впадает в транс, в котором всё определённо. А это означает — прекращаются муки сомнения, наступает ощущение отдохновения, счастья.
Можно сказать и так: дальнейший образ жизни очередной «Айседоры» можно распознать заранее — по выбранному ею танцу!
Ещё одно следствие: если отец лжи призывает одну из своих «дочерей» к некоему поступку, то она, внимая, обнаружит свою покорность в танце с соответствующими ключевыми движениями («знаками могущества»).
Уна танцевала для себя — самоисцеляясь от состояния сомнения, раздвоенности.
А оно у неё появлялось при всяком посещении Иерусалима в Пасху.
То, что Уна находилась в мучительном состоянии раздвоенности, в романе сказано прямо. Далее начинаются её слова об искупительном смысле танца, слёзы, потом — чувство отдохновения как, казалось бы, результат искупления. Но ведь возникновение чувства раздвоенности с умерщвлением возлюбленного не связано!
А с чем? Какой «знак могущества» превращает Уну в буриданова осла?
Если прибегнуть к терминам «внешник» и «внутренник», то прекрасная Уна постоянно находилась во «внешническом» трансе: как иначе, ведь она — римская патрицианка?
Несчастье для «внешника», когда ему «включают» «внутреннический» невроз.
А включиться он может (яркие некрофилы, по большому счёту, — «болото»), если Уна сконцентрируется на любом «внутренническом» знаке могущества.
Например — на рыночной площади.
Или на толпах еврейских «богомольцев»-торгашей со всей ойкумены, в Пасху удваивавших и утраивавших население Иерусалима и потому менявших его психологический облик.
Или на собственном муже в одеянии торговца.
Или на воспоминании о моменте влюбления в Пилата.
То, что Уна впервые обратила внимание на будущего мужа во время триумфа, а именно когда процессия приблизилась к рыночной площади, психологически достоверно. Пилат, «включившись» от вида рынка, «размечтался», из воинских рядов психоэнергетически выпал и потому для чуткого восприятия наследственной правительницы стал ненавистен. Ей стало плохо и злобно — вот она, страстная любовь! И Пилат из легионных рядов тоже не мог не посмотреть на будущую супругу: удар ненависти от наследственной императрицы—«дар» не из распространённых, этим не пренебрегают. (Кстати, в какой-то из бесед с Киником Пилат подмечает, что его взаимоотношения с женой начались с взаимной неприязни. А разве могло
Итак, воспитуемый Пилат, оказываясь в Иерусалиме накануне Пасхи, когда в город съезжались евреи-торговцы со всей ойкумены и заставляли всех концентрировать на себе внимание, всякий раз начинал «мечтать» — и Уне становилось плохо.
Муж становился особенно ненавистен.
Чувство дискомфорта, или, так сказать, буриданоослизма, требовало лекарства. Патрицианке, готовящейся стать императрицей, получить палкой по голове невозможно — кто посмеет? как бы она того ни хотела! — потому ей был необходим выход в ночной город, загримированной до неузнаваемости, — для «лечения». Или самолечения.
Возможно, подвернись Уне под красным светильником легионер-садист, он побоями мог бы возвратить её к состоянию счастья (отчасти ради этого Уна и стремилась под Пасху в кварталы любви особенно страстно; кто знает, может в Кесарии она обходилась без этого?). Однако, судя по танцу среди развалин, все те двенадцать овладевших ею в ту ночь мужчин были простыми исполнителями, без признаков столь желанного для неё патологического садизма.
И потому Прекраснейшей оставался танец богоматери.
И она ему отдалась.
А после него восстала отдохнувшей и «обновлённой»…
А вот у её мужа после возвращения супруги во дворец должно было усилиться желание выпить и покончить с собой. Но в любом случае — ей подчиниться.
А уподобившись, самому пойти в развалины и там… станцевать.
Не удивлюсь, если узнаю, что Пилат, выпив и потому непроизвольно став марионеткой жены, приходил в развалины — на то же место.
Но танцы — женский способ принятия решения. Мужчины, не отличаясь от женщин по сути, отличаются по ритуалам. Полезно вспомнить, что религиозный коллективный танец по-гречески—theoria! Да-да, ни больше и ни меньше! Сомневающемуся мужчине тоже нужен «танец». Хотя принято говорить, что большинство теорий — игра слов, на самом же деле — это, по сути, своеобразный танец.
И Пилат в конце романа приглашение к танцу принял — создав словесную систему, уничижающую Киника.
Во всяком случае, до времени Того Распятия.
Мысль — пустяк. Так, маленький штрих к теории жизни.
глава одиннадцатая
На помощь приходят… русские боги?!
Маячащая в тысячелетиях отрезанная голова…
Кто-то из православных изрёк, что отрезанная голова — это символ полной смерти. Жил-де когда-то некий православный святой, которого убивали и так, и эдак, убивали и убивали, а он всё живой и живой, несмотря ни на что, продолжает прославлять Господа, и так до тех пор, пока ему не отрезали голову.
От концептуалистов-богодержавцев я узнал, что-де отрезанная голова, скажем, у Пушкина в «Руслане и Людмиле», — символ правящей элиты, русских князей, прихвостней мирового сионизма, пренебрегших интересами своего народа. Без тела голова нежизнеспособна и достойна презрения. Но в своё время явится предречённый Руслан (Рус-ланд — символ тайн жреческой касты), который, достигнув полноты духовного возраста, на рубеже XX и XXI веков голову поразит концептуально, и тем исполнит предназначение истинного жреца земли русской. Интерес же к отрезанной голове — это проявление политической вовлечённости.