Попаданец 2.0
Шрифт:
Мужчина тихо зарычал, от накатившей боли и сделал глубокий глоток в тщетной попытке придумать хоть какое-нибудь оправдание собственной лени. Он просто расслабился, потерял хватку, а всё потому что, поторопившись, в мыслях уже примерял к себе баронскую корону и называл замок, как и его содержимое «своим». А у себя Кравчик никогда в жизни не воровал.
И вот результат. Ему просто не хватило денег на полноценную исцеляющую магию, а на те случайно оказавшиеся у него медяки медицинское чудо ему продавать отказались. Так что его прекрасное лицо было разбито и жутко ныло, тянуло и постоянно чесалось. Болезненно свербили зубы, выбитые ударами тяжёлых кулаков —
Впрочем, эскулап не обманул, выпитое действительно было целительным настоем рукатиона, пусть и сильно разбавленным. В подворотне напротив дома целителя, сидя у грязной стены какого-то здания он корчился от дикой боли дожидаясь появления Баронессы и не просто чувствовал — слышал как с противным хрустом срастаются его кости. К тому моменту как она вышла из массивных дверей, он уже мог нормально видеть, стоять и даже говорить, а синяки выглядели так, словно бы прошла уже как минимум неделя неделя.
Эта су… Рыцарь скривился. Эта поганая девка по недоразумению носящая дворянский титул не захотела дать ему всего-то пол золотого на полноценную лечебную магию. Его, Амадеуша пятьдесят серебряных. Которые не просто могли бы избавить его от боли, но и спасли бы его великолепное лицо!
«Ах, сер, деньги нам ещё пригодятся, шрамы украшают мужчину… — Кравчик зло сплюнул под стол. — Тварь!»
«Ну, ничего, — думал он, — разберёмся, когда ты станешь моей. Плеть быстро выбьет из головы всю эту дурь. Тогда я и посмотрю, как ты будешь вылизывать сапоги, что сошью себе из шкуры это ублюдка. Быдла посмевшего поднять на меня руку!»
Злость перекосила некогда холёное лицо, но боль тут же раскалёнными иглами вонзилась в щёки и скулы. Заставила выругаться и застонать. Что бы заглушить её рыцарь вновь припал к вину.
— Вы бы не налегали на выпивку, сер Алеющий Благоверный, — прошелестел тихий, размеренный голос, серый, правильный и неприметный. — Или быть может мне называть вас Овидус Паулус? Как одного нашего знакомого кадета, исключённого из Военной Академии за воровство?
Выскользнувший из вмиг ослабевших пальцев кубок, застучал по столешнице, выплеснув на тёмные грубые доски остатки рубиновой жидкости, и покатился к краю, оставляя за собой влажную дорожку. Чьи-то ловкие пальцы подхватили его за толстую ножку и аккуратно поставили перед Кравчиком.
Вцепившись одной рукой в шейный платок, словно бы тот его душил, а другой в край стола рыцарь, словно затравленный зверь, смотрел на человека произнёсшего эти страшные слова. С виду он напоминал респектабельного горожанина или богатого торговца, но лишь до тех пор, пока мужчина не увидел его глаз.
Холодные, чёрные, не мигающие, они были словно два провала в бездну. А где-то там, внутри лысого, обтянутого словно бы пергаментной кожей, черепа сидел мерзкий паук и именно в его немигающие бусинки смотрел сейчас Кравчик. Сходство усиливали пальцы нежданного собеседника. Длинные, костистые, даже на вид холодные и скользкие, на которые так и просились когти вместо ногтей — они показались Амадеушу лапками притаившегося монстра.
Но даже не это привело рыцаря в настоящий ужас. Взгляд его оказался прикованы к небольшому перстню, на руке которую тот так и не убрал от кубка, по чаше которого теперь змеилась неровная трещина. Постой, возможно, даже из обычного,
Ни у кого из знающих, что означает этот символ, не возникла бы даже тень улыбки при взгляде него. Вот и Кравчик застыл не в силах заставить себя не то, что бы ответить — даже вздохнуть. А человек-паук, в худшем понимании этого слова, продолжал.
— А меня, кстати, всегда интересовало. Что думают такие как он люди, когда крадут у своих товарищей? Что толкает их на это? Не знаете? Сэр Благоверный.
— Я… — выдавил из себя Кравчик, стремительно бледнея и покрываясь холодным липким потом.
— Нет, что вы? Как можно… — без тени издёвки в голосе ответил Паук. — Мы же говорим про нашего общего друга, обычного городского мальчишку Овидуса. Знаете, в Академии он подавал большие надежды… Его его ставили в пример детям баронов, графов и даже кое кому из герцогских семей и вот, внезапно, оказалось, что он обносит своих друзей. Практически братьев, с которыми уже почти десять лет спал, укрываясь одним плащом, и ел из одной миски. А ведь всё это время они делились с ним всем что имели, и ни кто, ни когда не упоминали о его низком происхождении… Воинское братство! Ах как бы поэтично это не звучало, но ведь так всё и было.
Рыцарь с трудом сглотнул, продавливая сквозь резко пересохшее горло колючую слюну и завороженно следя за игрой пальцев незнакомца вальяжно расположившегося напротив. Они-то сплетались между собой, то расходились в стороны подобно крыльям бабочки и словно бы рассказывали рассказ о печальной жизни селунского мальчика, баловня которому однажды показалось, что она к нему не так уж и благосклонна.
Смотреть в глаза он не мог, от одной мысли об этом спина покрылась холодным липким потом, но и отвести взгляд от незнакомца — не смел. А тем временем сухой голос, похожий на звук трущихся друг о друга чешуек хитинового панциря, продолжал.
— Или вот ещё вопрос. Что заставляет юношу Овидуса пойти на убийство своего лучшего друга, единственного человека, который так и не поверил в его вину. Знаете сер Благоверный, они встретились через три года после того как за Паулусом закрылись двери Академии. Парень был очень рад что его закадычный приятель жив, здоров. Звал к себе в гости, предлагал как и в старые временя — всё что имел. Рассказал о своей семье, родном баронстве, соседях. И поплатился за это, на глухой лесной дороге, когда брат по оружию, которого он по старой традиции вёз на своём коне за спиной, перерезал ему горло. Словно барану. Да ещё проследил, что бы кровь стекла аккуратно, дабы не замарать одежды.
Кравчика уже трясло от и ответить он ничего не мог, поскольку, несмотря на больные зубы, крепко сжал стучащие друг о друга челюсти, до крови прикусив губу и не замечая этого. Только эмиссары «Торгового дома Зотикуса», в народе прозванного просто «Фиолетовой Гильдией» или «Гильдией Шутов», могли носить подобные перстни, не опасаясь лишиться жизни, и только они знали эту историю.
Официально деятельность данной организации и заключалась в торговле алкоголем и устройстве различных ярмарок, а так же народных гуляний по всей Серентии, а не официальная была прочно связанна с теневой жизнью общества во всех её проявлениях. И ещё… Её эмиссары обладали почти безграничной властью, почти наравне со слугами Короля, правили теневой стороной страны при помощи кастета, гарроты, яда и запретной магии. А пожалуй самый известный и безжалостный из них носил прозвище Арахнид…