Попасть в отбор, украсть проклятье
Шрифт:
Я оценила. Ворон поджал губы. Думала – позавидовал, оказалось – пытался сдержать улыбку.
– Я полагал, зомби едят мало, - полушутя, не упрекая, а лишь подначивая меня, произнес он, когда мы уже вышли из ресторации.
– Угу, - откусывая от брикета, отозвалась я. – Потому что в основном зомби предпочитают мозги. А их… в общем, не у всех людей оные имеются. Так что это вынужденная диета. К тому же никто просто не предлагал умертвию вкусного обеда из лучшего столичного ресторана. Так что вполне может статься, что ты – первооткрыватель метода приручения зомби без использования заклинаний. Просто вкусной едой.
На меня посмотрели взглядом, говорившим, что Ар стал бы
Едва мы вернулись в отдел, оказалось, что нас там уже поджидали в засаде. Дела. Срочные. Много. Это был и отчет о допросе некроманта, беседовавшего с несостоявшимся убийцей императрицы, и один из стражников по делу о сбежавшей стенографистке (правда он ждал допроса удаленно, в лазарете) и казначей со сметой. И из всего, как по мне, самую большую опасность представлял последний. Потому что по его бородатому лицу было видно: этот тип точно знал не только откуда деньги приходят, но и в какие ручейки утекают. И мог среди ночи перечислить все эти водотоки, даже самые захардяшные, в капельку, поименно. В общем, этот тип был иллюстрацией того, что из цверга счетовода сделать легко и просто, а из счетовода обратно обычного цверга – никогда. Потому как он срастается с абаком, проникает всеми фибрами души в счет-фактуры и даже в храме вместо молитвенника у него в руках – книга прихода.
– Господин Верховный каратель, мне бы расходный лист подписать… – начал тоном профессионального кровопийцы этот низкорослый обстоятельный цверг. И даром, что он был ростом мне чуть выше пояса. Я селезенкой чуяла: неприятностями сей сын подгорного народа может нагрузить даже выше головы ворона.
– На что? – страдальчески нахмурившись, словно муж, проснувшийся с похмелья и не помнящий, что вчера творил, произнес ворон.
– Рухнувшая стена. На нее смета: вот на камни, на цемент, на известку, шпаклевку, опять же оплата рабочим, – не сбившись ни разу, счетовод споро выкладывал бумаги из своей папки, как шулер карты.
– А это – на оплату новостникам, чтобы убрать заметки о взрыве, компенсация «за испуг» – свидетелям того, как вы щит изволили держать в переулке Прохвостов…
– Как-то слишком сильно наши горожане испугались. С их сметой за этот самый испуг я либо поседею, либо разорю казну, либо умру.
– Умирать вам никак нельзя, - огладив свою густую рыжую бороду, словно набираясь храбрости, заявил цверг. – Пока счета не подпишете – ни в коем разе…
– Вот видишь, Тай.
– Ар, сидевший за столом, оторвал от бумаг взгляд и посмотрел на меня, будто призывая в свидетели. – Верховному карателю по должности даже умирать не положено!
А судя по взгляду ворона – ему сейчас этого ой как хотелось. А что? Я даже его понимала. Гроб – это же тихо, спокойно. Опять же выспаться как следует можно, на работу с утра пораньше спешить не надо. К тому же деревянный бушлат – это дешево, подальше от родственников и даже если в кредит, тебе это уже все равно. Единственное – тесновато. Но должен же быть у такого шикарного места хоть один недостаток?
– Ар, не переживай. Когда-нибудь это все равно закончится. Ты же не бессмертный стригой, – решила я приободрить ворона.
– Уважаемое умертвие! – подняв палец, возмущенно воскликнул счетовод.
– Что вы такое говорите! Побойтесь преисподней! Как это мой начальник умрет. Сплюньте!
И столько негодования было в его голосе, что мне невольно захотелось действительно по старому народному поверью плюнуть себе под ноги и растереть подметкой башмака. Будто сей нехитрый обряд поможет вылетевшим словам печататься
Цверг же, как истинный сын подгорного народа, чтивший заветы предков, неодобрительно крякнул и уже себе под нос, верно, думая, что никто его не услышит, пробубнил:
– Ну, ничего, даже если его эта чернявая дохляга сглазила, и верховный таки помрет, у нас в отделе – лучшие некроманты империи. За премию – поднимут, чтоб мне годовой отчет подписать…
Правда, голос у цверга был раскатистый, зычный. Таким не то что свою точку зрения до каменного тролля доносить – шпалы укладывать можно. Посему и бубнеж вышел знатный.
Ворон опять вперил взгляд в бумаги, поморщившись. А цверг, обойдя стол, начал тыкать пальцем в какие-то строки. Я же от нечего делать пристроилась на диванчике в ожидании. Оное затягивалось. Я даже успела пожалеть, что под рукой нет какого-нибудь необременительного чтива. Даже обременительное с отягчающими бы подошло… И я начала поглядывать на папки. Одна, синенькая такая, с завязочками, лежала на самом краю стола.
Ну, и взяла ее. Тихонечко так, думая, что ни ворон, ни счетовод ни обратят внимания. Это оказались сыскные листы. Убористый четкий почерк.
Из протокола допроса неудачливого убийцы императрицы (а в руках у меня оказался именно он) выходило, что действовал ныне покойный Норхорд Шобс под влиянием приступа сумасшествия. Этот бывший оружейник, увидев в новостном листке чарографию императрицы, уверовал, что ?е Величество – его бывшая возлюбленная, Франциска Ворка, с соседней улицы. Эта дочь лавочника, к которой Шобс воспылал страстью (как показала магическая экспертиза, не без помощи приворотного зелья), планировала выйти за оружейника замуж. И чтобы точно все вышло в соответствии с задуманным, а будущий супруг и не думал гульнуть налево, подстраховалась, прикупив на черном рынке запрещенного зелья. Но случилось так, что перед самой свадьбой она упала на рельсы самодвижущегося городского вагончика.
Шобс боролся. Со своим отчаянием, горем. И проиграл. Возможно, он бы сохранил рассудок, если бы не зелье. А так… Шобс начал потихоньку проваливаться в безумие. А увидев оживший портрет императрицы, которая была весьма похожа на Франциску, оружейник решил, что это и есть его невеста с соседней улицы. И она бросила его ради императора. А ведь любила всей душой. И оружейник решил ей отомстить.
Чем дольше я читала, тем больше поражалась тому, на что способен обезумевший фанатик. Одно то, как тщательно он маскировал свое сумасшествие под адекватность, говорило о многом. Раздобыть форму слуги, проникнуть во дворец с метательными кинжалами, зайти в сад поющих фонтанов, оказаться на расстоянии в три дюжины футов и уже откинуть руку для замаха, чтобы броском попасть в сердце императрицы, и быть остановленным в самый последний момент… – итог его безумства.
Я смотрела на чарографию покойного: сильный, молодой, с грубоватыми чертами лица. Словно боги подустали к моменту его создания и решили, что тонкость и изящество – это для мужчины баловство. ?н, мужчина, должен быть брутален. Причем настолько, что когда теряет равновесие, то не падает, а совершает атаку на горизонтальную поверхность. Шобс, на снимке, когда его глаза были закрыты и не отсвечивали безумием, и выглядел как наковальня: простым и надежным.
– Я вас услышал, - голос ворона, чуть резкий, усиленный, с интонацией между «благодарю» и «как же вы меня достали», вывел меня из состояния задумчивости.