Поперека
Шрифт:
Он мог бы добавить, что его группа обнаружила (только не стоит пока пугать людей!) “точки” с плутонием-241, которые дают фон в две-три тысячи беккерелей. А еще наткнулись на нептуний-237! У него период полураспада несколько миллионов лет. А еще нашли кюрий! Абсолютно ясно, что на военном заводе лет двадцать назад был опасный выброс...
Телевизионное выступление Попереки сводилось к тому, что, если к нам начнут завозить еще и чужое отработанное ядерное топливо, мы рискуем оказаться в зоне опасней Чернобыля. Нет, авторы ужасной шутки – не “красные”. В чем в чем, но в пристрастии к
Даже если они вдруг прознали о вчерашней “контрабанде”? И кто-то сказал: видите, тайны Родины продает? Все равно так быстро, за одни сутки, подобные материалы не готовятся. Слишком ужасный, бесчеловечный удар...
Старик Фурман молча смотрел маленькими зоркими глазами в рыжих ресничках на Попереку. Тот, кусая губы, сел, наконец.
Александр Соломонович старше своего друга-физика лет на пятнадцать. Но, если Петр всю жизнь кипятится, живет в агонии, вечно торопясь, то Александр Соломонович со слабой улыбкой посматривает по сторонам и помалкивает. Однако, когда возникает необходимость, это он, старик, защищая честной народ, пишет во все суды, включая Конституционный суд, грамотные блестящие иски. И конечно, пишет бесплатно. За двадцать последних революционных лет России что бы делала без него Сибирь?
Впрочем, Минатом – случай особый. Судиться с Минатомом – все равно что разговаривать в темноте с черной кошкой. Она тебя видит, а ты ее нет. Секретность, товарищи и господа. До сих пор. А кому охота? Никому.
4.
Простившись с Александром Соломоновичем, Поперека побрел, как пьяный, прочь от университета через лесок вниз, к месту своей работы. И подойдя к корпусу Института Физики с горельефами Королева и Ландау на торце, никак не мог заставить себя зайти в лабораторию. Вернулся в рощу за кривые березы, встал, прислонясь плечом к черному, с белыми выгнутыми ложками бересты, стволу.
Какой страшный розыгрыш! “Группа опечаленных товарищей”. Может быть, кто-то из Института, отсюда? Вон прошла медленно в серебристом плаще Анна Муравьева, вдова гениального Григория Бузукина... она не заметила Петра Платоновича за деревьями, а если бы заметила, улыбнулась бы, поздоровалась, протянув руку ладошкой вверх. Замечательная, великолепная женщина. Как гласят легенды, во времена их счастливой молодой жизни с Бузукиным часто случались розыгрыши, но не такие же!
Почему-то лицо у нее сегодня печально, глаза опущены вниз. Может быть, Анне Константиновне уже известно, кто автор этого некролога в газете? Нет, Поперека не выйдет к ней, у женщин нельзя о таких вещах спрашивать. Если она и знает, то, будучи вынужденной рассказать, еще раз огорчится. А если не знает, тем более разволнуется. Нет.
Идет на работу Карсавин, профессор, член-корреспондент РАН, в длинном черном пальто, в шляпе, красивый, с седыми острыми висками, со стеснительной улыбкой, старик, чем-то похожий на знаменитого артиста начала прошлого века Вертинского. Приостановился, глаза у него цепкие, рукою в черной перчатке тронул шляпу, поклонился Попереке. От неожиданности Петр Платонович смутился, показал пальцем на наручные часы: мол, жду кое-кого... тоже сейчас иду...
Подъехал на синем джипе директор НФ Юрий Юрьевич, низкорослый, меднолицый, движется словно на шарнирах, мастер спорта по самбо, академик. Поперека качнулся за березу – лицо горит, нет же, сегодня никакого желания с кем-либо говорить. “А чего же я тогда тут стою? Иди в лабораторию. Если ребятам всё уже известно, высокомерно пошути, как ты умеешь, обсмей идиотов”.
Зазвонил телефончик в куртке.
– Алло?..
– Петя!.. Петя!.. Это ты?
– Ну, я, я. Все нормально.
– Не нормально! Не нормально! – уже плачет и визжит Люся. Она волнуется, она запаленно дышит в трубку, она, наверное, прыгает возле телефона, как птичка. – Мы отомстим! Я все узнала!
– Да перестань!.. Что ты узнала?
– Кто сочинил. Я сейчас была в редакции, у меня там подруга Ленка в отделе писем... она сходила и узнала. Всё обошлось в коробку конфет.
– Молодец! – словно очнулся Поперека. И мстительным шепотом: – Кто?
– Я не могу по телефону. Зайди ко мне, все расскажу. Я сейчас дома.
– Почему нельзя по телефону?
– Ну, зайди... я тебя не буду тревожить... ну, посидишь, чаю попьешь.
Поперека застонал от нетерпения.
– Ну какой чай! О чем ты?! Говори кто!
Но бывшая жена стоит на своем.
– Ты у меня сто лет не был. Ну, побудешь шесть минут и уйдешь.
Подыгрывая физику, любящему во всем точность, она называет странное число – шесть минут. “Но что можно за шесть минут и почему шесть минут? Опять на грудь падёт, будет плакать, трястись, стихи свои читать... мол, я напрасно ее бросил... что мы явно созданы друг для друга...”
– Я в другой раз. А сейчас расскажи по телефону...
– Нет! – голосок ее зазвенел. Не зря в школе ее прозвали Копейкой – смех у нее всегда был звонкий и прерывистый, как у брошенный на камни копейки. А уж если рассердится эта малявка... – Или ты приходишь ко мне, к одинокой, бедной.. у меня ни красного вина, ни шоколада... у меня картошка и хлеб... ну, рюмку водки я найду..
– Хорошо, – сквозь зубы вымолвил Поперека и, пряча телефон в карман, поспешил к остановке автобуса.