Поплачь о нем, пока он живой

Батршина Лилия Валинуровна

— Все хорошо, Бьёрн… Это давно прошло и не вернется.

Он не ответил, все ещё не в силах отогнать от себя наваждение. В горле появился предательский комок, перед невидящими глазами возникло родное лицо. Рука опустилась вниз и сжала руну. До боли, так, что края амулета впились в ладонь. "Мама… За что?" Такое не забывается. Такое врезается в память, с болезненной точностью, хотя это, наоборот, хочется забыть. И убивает сердце, убивая в нем нежность, любовь и доверие. Такое не забывается. И не проходит никогда…

Любава почти не дышала, глядя на него, старалась не двигаться, боялась напомнить ему о своем присутствии. Она чувствовала, что не имеет

права врываться сейчас в его воспоминания, не имеет права вырывать его из них. Женское чутье её не подводило никогда, и сейчас оно говорило, что если бы она умела, ей бы следовало испариться на месте. Но она этого не умела…

Он опомнился только тогда, когда по руке потекла кровь. Разжал негнущиеся пальцы и огляделся. С досадой увидел около себя Любаву, почему она не спит?!.. Но потом разглядел, что случилось с её волосами, и не смог скрыть удивление.

— У тебя кровь, — едва слышно проговорила Любава. Уловила в его взгляде вопрос и быстро пояснила: — Ты стонал во сне, вот я и… — оборвалась на полуслове, поняв, что вопрос не тот, и, совершенно сбитая с толку, подняла брови: — Ты чего?

— Что с твоими волосами? — Бьёрн протянул было руку, но вовремя опомнился, опустил. — Что произошло?..

— А что с ними? — удивилась Любава. Глянула — и ахнула. — Это ещё что такое?.. Тут летали… не знаю, феи, что ли… Светились так же… Но я-то почему теперь свечусь?

Бьёрн криво усмехнулся.

— Вот уж не знаю, но, надеюсь, это пройдет, нечего народ пугать…

— Да уж хотелось бы… — Любава задумчиво перебирала светящиеся волосы. Потом озорно глянула на Бьёрна. — Хотя, по-моему, красиво!

Он неопределенно хмыкнул в ответ, оглядел поляну и задумчиво сказал:

— Иди спи дальше. Обо мне не беспокойся. Все в порядке.

— Точно? — Любава с сомнением посмотрела на него, но все-таки встала и, уже уходя, проговорила: — А то бы очень не хотелось проснуться от меча в животе.

Его взгляд неожиданно ожесточился, он прежним зло-язвительным тоном ответил:

— Не беспокойтесь, ваше величество, все будет исполнено!

А в висках стучало одно: "Доверился? Получил? Стоило ей увидеть мою слабость…"

— Ты чего? — Любава остановилась и обернулась. Зеленые глаза отсвечивали в темноте растерянным непониманием. — Ты чего? Знаешь, когда ты во сне свой меч сжимать начинаешь, это действительно очень страшно выглядит. Ты что, обиделся?

Он молча вытер кровь с руки полой плаща и сел на другую сторону дерева. Наверное, это звучало глупо, но его на самом деле задели слова девушки.

— И… извини, — виноватый голос Любавы прозвучал очень тихо, как будто она спрашивала, а не извинялась. — Я не хотела тебя обидеть. Правда.

"Леший меня раздери, я перед ним извиняюсь!" — потрясённо ахнуло её сознание. Но не извиниться она, чувствуя себя почему-то по уши виноватой, не могла…

Бьёрн пожал плечами, не заботясь о том, увидит это девушка или нет.

— Ну и дуйся там себе в одиночку, — тоже обиделась Любава, легла и завернулась в свой плащ. — Ну тебя…

На том и порешили.

…Любава проснулась первой. Почему-то, уж незнамо, по какой причине, но, раскрыв глаза один раз, она уже больше не смогла заснуть, как ни пыталась. И вскоре, оставив бессмысленные попытки вновь погрузиться в сон, девушка потянулась, сбросила плащ и села, покрутив взъерошенными со сна волосами. "Не светятся, — удовлетворенно отметила она. — Надеюсь, это не оттого, что день на дворе… А то буду, как ночной светлячок…" Любава улыбнулась, выпутала из волос приставшую сухую

травинку и встала, одернув подол. Огляделась и на глаз определила, что сейчас не раньше двух часов дня. "Вот это выспалась… Бьёрн опять язвить будет…"

Однако не успела она себя одернуть — мол, чтобы она да боялась язвительных насмешек? — как вдруг со стороны дерева, у которого Любава вчера оставила мужа… "Гм, ну да, мужа, что в этом такого страшного?" — Любава ясно почувствовала, что покраснела. Так вот, с той стороны она услышала тихий, но вполне различимый храп. Любава тихонько рассмеялась и пошла туда. "Кто над кем ещё подшучивать будет…"

Бьёрн спал, прислонившись спиной к мощному стволу, крепко и беспробудно, чуть похрапывая во сне. Видимо, ночной кошмар его сильно утомил; а может, он и до утра не спал? Любава вгляделась в его чуть расслабившееся лицо. "Как он сказал: "Кому нужен криворукий урод со шрамом во все лицо"? — припомнила Любава. И вдруг подумала: — Да не такой уж и урод…"

Ну, шрам, ну, подумаешь, беда какая! Шрамы мужчину только украшают, между прочим. "Между прочим, надо будет ему об этом как-нибудь намекнуть, а то он, похоже, стесняется этого шрама страшно!" — взяла себе на заметку девушка. И вдруг с ужасом обнаружила, что этот молчаливый язвительный истукан начинает ей в чём-то нравиться…

"Истукан", то бишь Бьёрн, вдруг напрягся, сжал расслабившуюся было руку на рукояти меча, повернул голову на другую сторону и перестал храпеть. Любава предпочла тихонько удалиться, сделав мудрый вывод, что это его будят её чересчур упорные разглядывания. Встала посреди полянки, не зная, что делать. Гром и Смолка, уставшие за ночную скачку, стояли в сторонке, бок о бок, и, низко опустив головы, спали. "Сонное царство", — улыбнулась Любава и, оглядев лес вокруг, решила пойти на поиски дополнительного пропитания. Не все же на одних хлебцах сидеть! Правда, кинжал она с собой захватила — мало ли, кто в лесу может очутиться на её голову. Огляделась ещё раз и решительно шагнула в заросли справа от себя.

Надо отметить, что лес её не разочаровал. Отойдя совсем недалеко от их с Бьёрном полянки, она обнаружила весьма обширный черничник. С собой у нее оказался один из полотняных мешочков из-под хлебцев, и девушка, привычно заведя любимую веселую песенку, начала собирать маленькие синеватые ягодки. Однако вскоре песня примолкла: девушка отлично знала заповедь любого ягодника — "одну в корзину, другую в рот". А мысли ее, больше не отвлеченные пением, постепенно улетели к Бьёрну.

Что-то с ним было не то — все больше уверялась девушка. Что "не то", она не могла объяснить даже себе. Раньше она видела в нем исключительно врага, ей казалось, что он абсолютен и понятен — невероятно самовлюбленный и напыщенный язва, относящийся к ней как к вещи и не имеющий даже намека на какие-либо чувства. Сейчас же что-то изменилось. Всего за одну ночь, пообщавшись с ним достаточно близко, она поняла, что все с ним не так просто. Какую-то тайну он хранил в себе, какую-то загадку, разгадать которую Любаве будет непросто. Девушка чувствовала, как иногда в разговорах Бьёрн вдруг прорывает свой панцирь холодности и решается на откровенность, но стоит хоть чуть-чуть повести себя не так, сказать неосторожное или необдуманное слово — и он снова закрывается и выставляет вперед клыки и когти, как дикий зверь при виде нового соперника за территорию. Любаве стало очевидно, что он просто боится доверять. Боится настолько, что не пускает к себе никого ближе чем на три метра, что готов быть в вечном холодном одиночестве…