Попс
Шрифт:
— Привет. Как дела?
— Так, нормально. Встретились с Михой, выпили пива. А у тебя?
— Как всегда — ничего хорошего. Что может быть хорошего на работе? Скорей бы пенсия…
— Ты это серьезно?
— Серьезнее некуда.
Скрипучий голос по радио говорит:
— …Угроза распада России реальна, хоть многие в это и не верят. Я готов привести аргументы и убедительно доказать, что в течение нескольких лет Сибирь и Дальний Восток совершенно беспрепятственно отделятся…
— Кто это говорит? — спрашиваю я.
— Не знаю.
— Бред какой-то он гонит.
— Ну, почему бред? Я не в первый раз это слышу уже.
— Ну и я не в первый. Пусть хоть сто человек повторят — все равно, это бред.
— Не надо быть таким категоричным.
— Хорошо. Не буду.
Я подхожу к маме, наклоняюсь. Она целует меня в щеку.
— От тебя пахнет спиртным.
— Я и говорю — выпили с Михой пива.
Синяя «семерка» отца тормозит. Я открываю заднюю дверь, сажусь рядом с Верой, говорю:
— Привет.
Вера молча кивает. Отец говорит:
— Привет, Саня. Как поживаешь?
— Нормально. Лето еще не кончилось, погода хорошая…
— Да, последние, наверно, теплые деньки в этом году…
У Веры — новая прическа: волосы пострижены очень коротко, а сзади, чуть ниже макушки, оставлена прядь — она покрашена в синий цвет.
— Чем сейчас занимаешься? — спрашивает отец. — Я имею в виду, на каникулах?
— Ничем, можно сказать. Отдыхаю. Беру уроки гитары.
— Решил заняться музыкой?
— Ну, не очень серьезно, но… Почему бы не попробовать?
— Да, когда тебе двадцать один, надо пробовать все. Не отказываться ни от чего, а то будет поздно… Я это понял, когда мне уже было тридцать. Многое упустил в своей жизни…
Машина выезжает на кольцевую. Мелькают рекламные щиты, большие магазины.
Вера слушает свой mp3-плеер, не обращая внимания на нас. Я рассматриваю отца. Много седых волос, перхоть на воротнике джинсовки, глубокие морщины на шее. Ему сорок шесть, на пять лет старше мамы. После развода с мамой — мне тогда было семь лет — он долго пытался кого-то найти. Жил по нескольку месяцев с разными женщинами. Четыре года назад он женился на Вериной матери — Алле.
Отец закрывает ворота дачи. Вера ключом отпирает дом, мы заходим. Внутренность дачи набита всякой восточной дребеденью — китайскими фонариками, амулетами, фэн-шуи, картинками. Около года назад у Аллы съехала крыша на почве восточной философии. Раз в несколько месяцев она уезжает на какие-то семинары, время от времени приводит домой стремных персонажей, которые живут у них по нескольку дней или даже недель. Отец вяло пытается с этим бороться, а Вера реагирует спокойно.
Я и Вера идем на речку. Отец остался полоть помидоры. Вера не работает на участке из принципа, а меня он никогда не просит. Алла появляется на даче нечасто — все свободное время отдает своему увлечению.
Навстречу нам — два чувака лет по двадцать, тащат третьего,
Я говорю:
— Как тебе моя идея — собрать группу и играть панк-рок?
Вера молчит.
— Ты же барабанила в какой-то команде… Может, остались контакты… Мне нужно собирать состав.
— Это было три года назад. Группа называлась «Отец народов». Но мы разосрались, причем очень сильно. И никаких координат не осталось.
— Ну, может, еще кого знаешь…
— Только электронщиков и диджеев. С панками и говно-рокерами я вообще не общаюсь. А зачем тебе это надо?
— Чтобы не давать объявление, а так…
— Нет, не это. Зачем тебе музыка, панк? Ведь это все — лажа. Пусть «тины» в это играют. Какой может быть панк в две тысячи четвертом году?
— А почему нет? В Америке его — сколько хочешь.
— Мало ли, что в Америке? Сам знаешь, здесь не Америка.
— Ну и что? Хочу собрать группу — и все.
— Валяй, мое дело объяснить тебе ситуацию. Ты уже, как бы, старый. Двадцать два года почти, а нигде еще не играл. Группы собирают в пятнадцать, в шестнадцать лет.
— Ну и пусть.
Мы выходим на берег озера. У машин тусуются компании. Пищат дети. Гавкает чья-то собака. Вера стягивает через голову платье.
Я познакомился с Верой после десятого класса, летом. Отец уже жил с Аллой, а поженились они той же осенью. Вера старше меня на два года. Поступала в ГИТИС, провалилась, закончила филфак МГУ, работала в клубах официанткой, в книжном магазине продавцом, занималась фотографией — несколько снимков попали на выставку.
В первый же вечер мы трахнулись. Вера решила, что это прикольно: трахнуться со сводным братом, а я не возражал. Сразу же после секса она объяснила мне жестко, что такого у нас больше не будет, что это был «символический акт». В следующий раз она угостила меня ЛСД. Мы на двоих съели «марку».
Это был выходной, отец с Аллой торчали на даче. Вера разрезала «марку» маникюрными ножницами, дала мне половину и сказала положить ее под язык и ждать, пока растворится. Моя половинка растворилась минут через пять. У Веры была с кем-то встреча, и мы сели в автобус, чтобы ехать к метро. Я не чувствовал ничего, только легкое отупение и заторможенность. Пассажиры смотрели на нас как-то странно — как на пьяных или шизанутых.
Я спросил у Веры:
— Ты, конечно, извини за вопрос, но мне любопытно… Мой отец к тебе не пробовал приставать?
— Нет. Ни разу. Может, ему и хочется, но он, как бы, не в теме — из другого вообще поколения. Для него это слишком экстремально. Кроме того, он боится. Не знает моей реакции. А вдруг я пожалуюсь маме, и она его сразу выгонит?
— А ты бы пожаловалась?
— Нет.
— Это был бы «символический акт»?
— Может быть, а может, и нет. Бессмысленный разговор. Он не сделает этого никогда.