Попугаи с площади Ареццо

Шмитт Эрик-Эмманюэль

Он поднял голову, повернулся к ней и увидел, что лицо Оксаны залито слезами. Инстинктивно он потянулся, чтобы ее утешить, но потом не стал, понимая, что она оплакивает их ушедшую любовь. И остался сидеть неподвижно и гордо, хотя чувства буквально рвали его на части.

Оксана вытащила из сумочки платок и высморкалась.

«Как смешно устроена жизнь! — думал Виктор. — Говорим о наших неудавшихся жизнях, о наших гибнущих чувствах, и дело кончается полным носом соплей, водой из глаз, судорожными рыданиями. Мы сами — не что иное, как тела, которые шевелятся, сотрясаются, пока смерть их не освободит». Охваченный меланхолией, он подумал о своей матери — чего обычно старался не делать, — о ее могиле на кладбище Пер-Лашез,

о том, во что, наверное, превратилось ее тело. Но его мать, по крайней мере, уже не мучается. «Покойся в мире». Может, даже ее труп улыбается, потому что она радуется, что больше не надо испытывать никаких чувств? «Покойся в мире». Какой оптимистический план! Умереть, да, умереть — и побыстрее. Горечь наполнила его душу своим отвратительным вкусом, вызвала спазм. Он закашлялся. Да, да, упасть, рассыпаться прямо здесь в прах раз и навсегда — и все. Голова налилась тяжестью, потянула его к земле, и тут он почувствовал, что Оксана его поддерживает. «Ну прямо медсестра… Можешь еще прикинуться моей сиделкой…» Его охватила злость и безнадежность, но он все-таки не отодвинулся.

Вдруг она подняла его лицо и заставила посмотреть на нее:

— Я люблю тебя, Виктор, и мне не нужен никакой мужчина, кроме тебя.

Через полчаса на лужайке рядом со стеклянным городком оранжерей учительница биологии повторяла со своим классом из коллежа Сен-Мишель все, что они узнали за это утро:

— Благодаря науке и технике удается создавать благоприятные среды обитания, люди развиваются, выращивают новые формы, иногда даже новые виды. В наше время мы можем воздействовать на растения, животных или людей. Чем больше мы знаем, тем больше у нас возможностей. Что мы сегодня поняли важного? Кто первым достиг прогресса — ботаники или генетики? Если сегодня люди умеют создавать новую жизнь в пробирке, то это потому, что сперва они научились прививать черенки.

— А все-таки, мадам, все это ужасная мерзость.

— Что именно — мерзость, мой мальчик?

— Ну, например, как люди удобряют землю… или делают детей…

Все засмеялись смущенно, ехидно, но все же одобрительно.

— Да, вот это самое, — настаивал мальчик в круглых очках, — по сути, это большая мерзость.

Подростки разразились громким издевательским смехом. А учительница вдруг встала на сторону этого мальчика:

— Ваш товарищ прав. Все цветы растут потому, что их удобряют навозом, только многие забывают об этом.

В этот момент ученики коллежа Сен-Мишель, занятые тем, что приводили в порядок свои разрозненные записи, увидели, как мимо них прошла пара, на которую они уже налетали в оранжерее. Сияющие Виктор и Оксана шли вперед неторопливым и торжественным шагом, в обнимку, гибкие и прекрасные.

Тринадцатилетним девочкам, которые уже обращают внимание на мальчишек, они показались ослепительными, словно прекрасный идеал. При виде их они стали пихать друг дружку локтями, а потом, когда молодые люди проходили мимо, уважительно замолчали. Кто мог бы заподозрить, что эти два невероятно красивых создания считали себя калеками? Школьницам казалось, что перед ними прекрасные лебеди, а сами себе они казались гадкими утятами, неудачниками. И только осознание своих несчастий сделало их сильными. Виктор и Оксана, в которых не было никакого высокомерия, знали, что они оба уязвимы, ранимы и могут умереть в любой момент; сама мысль о смерти, добавленная к жизненным сложностям, скрепила печатью их любовь.

12

— Ох нет, я ненавижу деревенскую жизнь.

Покупательница не верила своим ушам: цветочница, которая терпеть не может поля и луга?

Ксавьера продолжала:

— Деревня — это же отвратительно! Повсюду земля, и, во-первых, там некрасиво, во-вторых, если жарко, она пылит, если дождик, то там грязь… Ну прелесть просто. Да еще запахи… Навоз и сырость! И всякая

гадость, которая гниет себе просто так, где попало, и всегда может ударить вам в нос. Вы говорите о «восхитительном пейзаже», а мне больше всего хочется крикнуть: «Сматываемся!» Не говоря уж о том, что там ветер, комары, пчелы, летучие мыши, пауки, слепни. Спокойнее американскому солдату в плену у афганских талибов, чем мне — в деревне. Деревня — ужас!

— Но все-таки, Ксавьера, там же природа, флора…

— Вот именно, вы сами все сказали: флора! Тут, у меня в магазине, — это цветы, а в деревне — точно, флора! Что вообще такое значит «флора»? Неизвестно что, неизвестно где… Вот скажите, вас раздражают, скажем, одуванчики, раскиданные по лугу как придется? А маки у канавы — как вам кажется, это красиво? Вы вообще когда-нибудь собирали букет из полевых цветов? Это удовольствие от силы минут на двадцать… Пока вы их не поставите в воду, они будут выглядеть измученными, повесят головки и будут клевать носом, а еще и цвет потеряют. На самом деле они будут просто умирать у вас на глазах. В рекламных лозунгах — свой обман. «Полевые цветы, — это звучит надежно, солидно, — местный продукт». Но на самом деле все это просто маркетинговый ход, мадам, потому что полевые цветы никому не нужны, никуда не годятся и хорошо стоят, только пока они в поле! Даже само слово «цветок» здесь неуместно. Ведь у полевых цветов лепестков маловато, и они крохотные, никакущие, а так, только стебель и листья — не то, из-за чего люди покупают цветы… Это как если бы я предложила вам пожевать ствол и ветви яблони вместо яблок — вы бы на меня рассердились и были бы совершенно правы!

— Ксавьера, послушать вас, так все цветы, которые у вас здесь, вообще не были придуманы самой природой?

— Вот именно! Они родились вовсе не в деревне, а в питомнике. Вот и вся разница. Я продаю вам не цветочки, которые вы можете сами подобрать с земли, а произведения искусства, продукты человеческого труда, бриллианты, которые веками терпеливо и целенаправленно гранили и полировали искусные ремесленники. Недостаточно присесть на корточки, чтобы получить красивые цветы. Так же как недостаточно связать вместе стебельки, чтобы получилась композиция из цветов.

— Ну конечно…

— Попробуйте-ка наполните вазу первоцветами или фиалками, этими карликами, которые хорошо стоят только в блюдечке. Собирайте букеты из чертополоха — на здоровье! Хотя ладно! Зря я стараюсь, толку все равно не будет. Люди забыли цену вещам. Цивилизация близка к закату, вот уйду я на пенсию, а вы пойдете собирать одуванчики в нашем сквере, прекрасные желтые одуванчики, сбрызнутые собачьей мочой и украшенные пометом попугаев. А ничего лучше вы и не заслуживаете. Никто!

— Ксавьера, я даже не думала, что вы придете в такое состояние просто оттого, что я пригласила вас съездить в деревню.

— Мое состояние? Да что вы знаете о моем состоянии!

— Ну, вообще-то я слышала, что у Ориона проблемы со здоровьем… Альцгеймер, кажется?

— Альцгеймер — просто тьфу по сравнению с тем… Ох, простите, мадам Риклуэ, я плохо себя чувствую.

Ощутив тяжесть в мочевом пузыре, Ксавьера прошла в подсобные помещения, облегчилась, а потом, вместо того чтобы вернуться в магазин, уселась на продавленное кресло и решила остаться там. «Какая дурацкая работа! Метать бисер перед свиньями, нет уж, спасибо!» — сердито провозгласила она.

А покупательница осталась в магазине одна, и никто ею не занимался, потому что Орион был на доставке, а Ксавьера исчезла. Она подумала, подождать немного или уйти, с тоской посмотрела на цветы, которые собиралась купить до того, как Ксавьера начала свою гневную речь, и крикнула:

— Ксавьера, с вами все в порядке?

Ей никто не ответил.

— Ксавьера, мне нужен букет, я иду к друзьям.

Из глубины подсобок раздался громогласный вопль:

— Зайдите через полчаса! Орион вернется.