Попугай Флобера
Шрифт:
Он медленно, примиряюще развел руками, лежавшими на столе. У меня остался последний вопрос.
— Все эти попугаи до сих пор остаются в музее? Все пятьдесят штук?
— Этого я не знаю, но не думаю. Следует помнить, что в двадцатых и тридцатых годах, когда я был молодым, была мода на чучела животных — зверей и птиц. Ими украшали гостиные. Считалось, что это красиво.
Мы пожали друг другу руки. На пороге мсье Андриё приподнял шляпу, подставив на мгновение свою чувствительную голову лучам августовского солнца. Я был одновременно удовлетворен и разочарован. Это был ответ, и вместе с тем это не было ответом, это был конец, и вместе с тем концом это не было. Подобно сердцу Фелиситэ, которое билось все тише и незаметнее, тихо заканчивалась вся эта история, «как иссякающий фонтан, как замирающее эхо». Что ж, возможно, так и должно быть.
Пришло время прощаться. Как добросовестный врач, я осмотрел все три памятника Флоберу. В каком же они были состоянии? В Трувиле усы Флобера по-прежнему нуждались в ремонте, хотя заплата на бедре уже не так бросалась в глаза. В Барентене на левой ноге появилась трещина, внизу на сюртуке была дыра, на верхней части статуи видны следы мха; глядя на зеленоватые пятна на груди, я, чуть прикрыв глаза, попытался представить себе писателя карфагенским переводчиком с татуировкой попугая на груди. В Руане, на площади Де Карм, памятник был в порядке, благодаря сплаву девяностотрехпроцентной меди с семью процентами олова. Но памятник по-прежнему продолжал окисляться. Казалось, что каждый год он ронял одну-две слезы, о чем говорили следы медной окиси на шее. В этом не было ничего необычного: Флобер легко и охотно плакал. Следы медных слез оставили узоры на его жилетке и тонкие полоски на брюках; от этого брюки приобрели парадный вид. В этом тоже не было ничего странного, ибо напоминало
Пройдя несколько сотен ярдов к северу, я оказался в Музее естественной истории и смог побывать на верхних его этажах. Они явились для меня сюрпризом: я был уверен, что коллекции хранятся в подвалах, в запасниках. В нынешние времена в подвалах устраиваются комнаты отдыха, кафетерий, на стенах — различные диаграммы, карты и видеоигры, чтобы персоналу облегчить процесс обучения. Почему все так любят превращать обучение в игру? Все как для детей, даже если обучаются взрослые. Особенно взрослые.
Это была небольшая комната, возможно, восемь футов на десять, на правой стене — окна, вдоль левой — ряды стеллажей. Несмотря на лампочки на потолке, комната казалась темной — нечто подобное склепу на верхнем этаже. Хотя это не был склеп; ибо кое-кто из этих существ может снова увидеть дневной свет, если надо заменить изъеденных молью или вышедших из моды своих коллег. Итак, это была комната двойного назначения — наполовину морг и наполовину чистилище. Здесь устоялся свой особый запах: нечто среднее между запахом хирургического кабинета и скобяной лавки.
Войдя, я увидел вокруг себя только птиц; они заполнили все стеллажи, белые, обильно осыпанные дустом. Меня провели в третий ряд полок. Осторожно передвигаясь между ними, я, случайно повернув голову, неожиданно увидел сидящих в ряд амазонских попугаев. От пятидесяти чучел осталось всего три. Яркость их оперений приглушал слой пестицида. Они насмешливо смотрели на меня, как три старых, но остроглазых, обсыпанных перхотью, оскорбленных джентльмена. Они действительно — честно признаюсь в этом — были похожи на слегка свихнувшихся стариков. Я смотрел на них еще с минуту, а то и более, а затем, тихонько пятясь, покинул комнату.
Возможно, кто-то из них и был тем самым попугаем, которого я искал.