Попутчица Пречистой

Прокопьев Сергей

После службы матушка начала рассказывать Лене, что никакой часовни ещё нет.

– Ой, – обрадовалась Лена, – как хорошо! Буду с самого начала строить!

– Лена, чего хорошего! Благодетелей нет, денег нет, кирпича на фундамент нет. Батюшка Сергий помог со срубом, нашлись добрые люди, поспособствовали доставить брёвна, кроме этого ничего пока нет. Только что немного денег, совсем мало…

Лена, охваченная восторгом открывающейся перспективы, стала уверять монахиню:

– Матушка, построим, всё сделаем! Все будет хорошо! Для Богородицы ведь делаем! Она к вам на помощь спустилась с неба, значит и сейчас поможет!

– Дай-то Бог, Лена.

Встреча с незнакомкой

В

то утро Катя Деревянченко решила сбегать в Новопокровку, проведать родителей. Больше года не удавалось вырваться из Омска домой. Работали в швейной мастерской по законам военного времени – почти без выходных. Но и в Тамбовке был тот же график – от зари до зари. Совхоз специализировался на крупном рогатом скоте, горожан – женщин и девушек – определили на ферму. «Всё для фронта – всё для победы!» – писали газеты, так было и на самом деле. Работа на ферме для Кати, выросшей в деревне, была привычной: доила коров, кормила бычков, не составляло труда при надобности запрячь лошадь в телегу и съездить за кормами. Небольшая ростом, даже маленькая, но крепко сбитая, ловко обращалась она с вилами и лопатой. Бригадир ценил безотказного и умелого работника, когда Катя подошла с просьбой отпустить на один день домой в Новопокровку, дал ей выходной.

– Я отработаю! – горячо заверила Катя.

– Куда ж ты денешься. Беги-беги повидай отца с матерью! Прямо сейчас пойдёшь?

– Нет, утром, как рассветает.

Они работали в Тамбовке вторую неделю, и всё это время Катя искала момент, как бы сходить домой. Путь неблизкий. Если идти через Преображеновку по накатанной дороге – шестнадцать километров. По просёлку, минуя Преображеновку, – двенадцать. Второй вариант осложнялся тем, что весной и в сырое лето на просёлке встречались болотистые, труднопроходимые участки, нынешний август дождливым не назовёшь, не должно быть воды. Можно срезать путь, махнуть через гриву. Пусть идти по лесу, без тропы, зато точно посуху, и дорога километра на полтора-два короче.

Она проснулась перед рассветом. Умыла лицо под чугунным рукомойником, в нетерпении стуча соском, – скорей-скорей бежать. Хотелось быстрее выйти на дорогу, вдруг бригадир передумает. На душе было светло – сегодня увидит маму, папу, выспится на своей кровати. В Тамбовке жили в бараке, спали на полу. Оно бы и ладно, и на полу можно выспаться, кабы не блохи – житья не давали. Барак сырой, низкий, строился без ума, пол близко к земле. Условия лучше не надо для земляных блох. Они жадно набросились на горожан. Кто-то посоветовал полынью гнать их. Женщины щедро нарвали травы, набросали в углах, под стенами, на пол в надежде – уйдут или хотя бы попрячутся. Нет, на тамбовских блох полынь тамбовская не действовала, только злее становились. А днём – мухи. Рядом со скотом их водилось предостаточно. Под осень надоедливые, кусучие. Когда садились за стол, они лезли в рот, садились на творог, который давали им каждый день. Кормили плохо. Триста граммов хлеба на день, обязательный творог, который быстро надоел. Супчик какой-никакой.

Любила Катя Новопокровку. Отец с матерью, бывало, начинали хвалить, как тот кулик болото, родные края. Отец, Тихон Максимович, был из Воронежской губернии, вместе с родителями в кругу переселенцев попал в Сибирь. Мать, Евфимия Захаровна, приехала со своими родителями из Курской губернии. Подростками покинули родину, и не забыли её. Для Кати краше Новопокровки не было места на земле. Леса, покосные луга и озеро Курема за огородами. Вечером ляжет на него закатный свет и горит вода золотом. Вот только купаться Катя не любила. Однажды нахлебалась, и с той поры боялась воды. В озере была рыба, не сказать, что много, но ловилась.

А какие березняки вокруг Новопокровки. Девчонками по весне ходили в них за цветами. Охапками приносили домой. Перед Троицей берёзовых веток наломают, цветов нарвут – домой и в церковь. Троицу она любила. Всё зелено, всё цветёт, в праздник утром проснёшься, в доме берёзовый

дух, в окна заглядывает солнце. Троица всегда вспоминалась буйством зелени – сочная трава, сочная листва, и обязательно солнце! Отец рано уходил в церковь, помогал батюшке, отцу Василию, они с мамой шли позже. Ещё любила праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Мало того, сама родилась на Покров, это одно, другое – Новопокровка, как ни в какой другой день преображалась, был съезжий праздник. Церковь у них освятили в честь святого Антипа, престольный праздник одиннадцатого апреля, но съезжий установился ещё до её постройки… На Покров село наполнялось гостями. В каждом доме родственники, кумовья, друзья. Приезжали из Тамбовки, Преображеновки, Аксёново, Коммуны, Михайловки, Николаевки.

Праздник начинался с обедни, это пока храм не закрыли. Церковь всех вместить не могла, двор тоже был полон нарядного люда. Начищенные сапоги мужиков и парней, яркие платки у женщин и девушек. Двери церкви нараспашку, оттуда долетают возгласы батюшки. Кто-то во дворе следит за службой, крестится в нужном месте, кто-то далёк от происходящего в храме. Парни разглядывают девушек, и те бросают любопытные взгляды на незнакомцев из других деревень. Вроде невзначай она посмотрела, а вот уже и второй-третий раз стрельнула глазами в ту же сторону. Когда наступал в службе момент земного поклона, священник выносил Святую Чашу, храм вставал на колени, весь церковный двор присоединялся. За этим строго следили старики. После обедни все шли Крестным ходом по селу. С иконами, хоругвями, молитвой…

В войну Новопокровка изменилась, осиротела, парни и мужчины ушли на фронт. Это сразу бросалось в глаза в каждый приезд из Омска. В каждом дворе только женщины, подростки да старики…

Она миновала последний дом Тамбовки, быстро пошла по тропинке, бегущей по широкому лугу, который простирался едва не до самой гривы. Дорогу она знала, не один раз ходила по ней с мамой и отцом в Тамбовку. Шла Катя быстро, вот и показалась впереди грива. Луг, упирающийся в лесок, а за ним вытянутый поросший густым березняком холм – грива. Оставалось метров двести до леска, когда Катя невольно подняла голову к небу и обомлела. К земле летел человек. Руки скрещены на груди, голова опущена, будто глазами подыскивал удобное место для приземления. Солнце ещё не взошло, лишь посветлел восток, но ясно было видно, как бесшумно опускался человек на лесок в конце луга. Катя видела в Омске парашютистов. Сердце всякий раз замирало, сжималось в тревоге, когда очередной смельчак выпадал из самолёта и камнем летел к земле, но вдруг раскрывался белый купол над головой, падение резко замедлялось… Катя хлопала в ладоши – всё хорошо… И вот человек летит к земле, словно над ним невидимый парашют…

Катя остановилась как вкопанная. Что это? Всё было как и минуту назад – тишина до звона в ушах, в небе редкие облачка, звука самолёта, из которого мог выпрыгнуть парашютист без парашюта, не слышно…

Человек опустился на лес, скрылся из виду. Всё произошло почти мгновенно.

«Цыгане колдуют!» – обожгло испугом. О цыганах не раз слышала в детстве: колдуют, воруют детей, обманывают. Взрослые предупреждали, нельзя с ними заговаривать, напустят на тебя колдовства, после что хотят, то сделают с тобой. А если у тебя есть деньги, обязательно выманят. Сам и отдашь, а потом будешь сокрушаться, как это получилось.

Катя перекрестилась: «Господи, спаси и помоги». Мама ей и маленькой и позже часто говорила, какая опасность, читай первым делом: «Господи, спаси и помоги». Коротенькая, всегда успеешь, призвать Господа на помощь.

Не прошёл первый испуг, как из леса вышла женщина и быстрым шагом направилась в её сторону.

«Цыганка», – ухнуло Катино сердце.

На женщине серая широкая юбка – до земли, серая жакетка с множеством пуговиц – рукав длинный, на голове чёрный платочек. В таких нарядах давно не ходили. Деревенские женщины носили длинные юбки, но не до самого пола. Женщина была босой.