Попытка говорить 3. Нити понимания
Шрифт:
В общем, никаких авантюр. Заныкаюсь в какой-нибудь отдалённый мир, буду там тихо сидеть, ожидая пробуждения любимой женщины – благо, спать она будет не век…
"Ха! Ты сам-то веришь в то, что думаешь, Рин Бродяга? Особенно если учесть, что у тебя помимо возлюбленной есть ещё кое-кто близкий".
"Так я ведь и не говорю, что вообще ничего не стану делать!" "Ну-ну, шизофреник ты прогрессирующий".
"Я не шизофреник. Я многогранная личность, вот!" "Не вижу большой разницы".
"Неужели?" "А в чём заключается разница между шизофренией и "многогранностью"? А?" "Да это же просто, как семью девятнадцать. Не надо путать болезнь и тонкую, но при этом хорошо
"Рин Бродяга отличается тонкой душевностью… х-ха!" "А что такого? Интеллигент я или где?" "Или в чём почём плечом. Ну-ка, дурень тонко контролируемый, быстро вник в ситуацию и провёл коррекцию точки выхода!" "Упс…" "Настоящий термоядерный упс будет, если я всё-таки влечу в Зунгрен! А ну арбайтен всеми ложноножками, ошибочно принимаемыми за извилины!" "Я сейчас не в настоящем теле, а в своём отражении. У него нет извилин…" "Арбайтен! Шнелль, катценшайзе думмкопф!!!" И я заработал.
Основная прелесть Дороги Сна как средства быстрого перемещения состоит в том, что по отношению к Пестроте она не имеет определённого положения в пространстве. Можно указать, каково относительное расположение миров Сущего, но Дорога скрывается в складках и тенях бытия, прячется за потенциальным барьером нереальности – везде и нигде одновременно. Это, кстати, ещё один милый парадокс нашей сумасшедшей вселенной: для находящегося на Дороге нереальна Пестрота, для находящегося в Пестроте всё строго наоборот. И это притом, что две эти грани мироздания составляют целое высшего порядка.
Впрочем, Спящий со всей этой философией. Суть же в том, что для изменения координат при выходе с Дороги Сна нужны совсем незначительные вариации "импульса", "угла атаки" и "взаимной вязкости". Всё (по крайней мере, для меня) опять-таки упирается в систему описаний и отношений. Так что оказаться в другом Лепестке можно, всего лишь сделав лишний шаг. Конечно, если предварительно выбрать такую калибровку перемещения, чтобы подобное стало возможным. А что забавнее всего, так это то, что тасовать реальности и миры самой Дороги для меня на порядок сложнее, чем попасть из неё в нужное место Пестроты.
В общем, когда я сошёл в выбранный мир, то оказался в ночном лесу. Секунда на то, чтобы сориентироваться на местности; ещё секунда (внешнего, а не субъективного времени) ушла на ускоренную адаптацию моей оболочки-отражения к локальным магическим особенностям.
При минимальном желании я мог бы сойти за элементаля воды. Или за вихрь ничего не освещающего света, или облако тумана, или за какую-нибудь химеру. Но после переменчивого буйства Дороги я предпочёл как можно точнее воссоздать человеческий облик. Вплоть до имитации витальных слоёв ауры… далеко не идеальной имитации, надо сказать, ведь биомагия по-прежнему оставалась одним из моих слабых мест. Впрочем, броня Мрачного Скафа и другие постоянные заклятия, которые я тоже модифицировал, должны были сгладить большинство мелких и не очень шероховатостей.
Кто удивится, если защитные чары несколько искажают укрытый ими объект?
Вот именно.
Спрятав от посторонних взглядов Голодную Плеть и Зеркало Ночи (вызвать их из моей личной карманной реальности – дело доли мгновения), я большими, но почти беззвучными прыжками устремился в направлении ближайшего жилья. Схетта продолжала спать: от такой ерунды в её состоянии не просыпаются… впрочем, даже если бы она спала обычным сном, то вряд ли я потревожил бы её. Бег мой отличался не только быстротой, но и плавностью… поскольку длину ног моего отражения, пока никто не видит, я мог сделать переменной величиной.
Прекрасна
Увы, но как ни манили Ильноу за порог младшие Очи, идти за остроцветом он не смел. У его опасной соседки, Ступающей Мягко – не той, из ребра которой был выточен серп, а внучатой племянницы – некоторое время назад народился новый выводок. Ныне соседка Ильноу как раз учила своих круглоухих пятнистых детей правильным охотничьим повадкам.
А так как те ещё не выросли настолько, чтобы отходить далеко от логова, всё живое в окрестностях сидело тихо-тихо, чтобы не стать сперва объектом урока, а потом пищей. У бабушки был с соседкой договор, поэтому в обычное время Ступающая Мягко и Ильноу блюли взаимную вежливость… но во время, когда рождаются новые Ступающие Мягко, и ещё полгода с этого момента сама суть договора меняется.
В общем, Ильноу сидел взаперти и тосковал. До тех пор, пока от размышлений, сколько всего полезного и вкусного можно было бы выменять на большую корзину правильно собранных и правильно подсушенных побегов остроцвета, его не оторвало… нечто. Не звук то был и не запах, не движение и не волнение малых духов. Пожалуй, это вообще не было ощущением – скорее, на редкость ясным и сильным предчувствием.
Втройне удивительной показалась Ильноу его сила из-за того, что волнение коснулось только его души. Старая пуща с её обитателями, от синегорлых цвирров и вплоть до бледных мотыльков, не замечали ничего необычного. От силы предчувствия юношу начало потряхивать, как будто совсем рядом катился на тысяче ног грома ураган из тех, что случаются раз в сто лет…
И – никаких иных признаков беды.
Впрочем, беды ли? Предчувствие, при всей своей силе, не казалось пугающим, как пугает тот же ураган. Однако Ильноу никак не мог понять, что происходит, и потому всё равно боялся. Взгляд его упал было на стену, где под охотничьим луком висели рогатина и короткий тесак… но тут же вильнул в сторону. Что бы там ни приближалось, а надеяться отбиться от этого простым оружием глупо. Куда глупее, чем встать с голыми руками поперёк тропы, по которой Ступающая Мягко ведёт на охоту свой новый выводок.
А потом предчувствие усилилось до такой степени, что стало почти незаметным. И дверь старой хижины слегка вздрогнула, когда кто-то постучал в неё. Негромко, но уверенно. Словно точно зная: внутри есть, кому открыть.
– Кто? – спросил Ильноу отрывисто. Ответ оказался столь же краток:
– Путники.
Тоскливо взглянув на стену с оружием, юноша встал из-за стола и пошёл открывать. По пути он щёлкнул по свисающему с потолка пустотелому стеклянному шару, окружность которого обвивала цепочка вытравленных рун, и шар налился чуть синеватым светом – немногим более ярким, чем свет полностью открытых младших Очей под ясным небом. Так как Ильноу и без помощи шара неплохо видел окружающее благодаря тем самым Очам, заглядывающим внутрь хижины сквозь забранные решётками небольшие оконца, ничего удивительного, что в приглушённом свете шара Ильноу сумел разглядеть своих гостей во всех деталях.