Пора свиданий
Шрифт:
Это было так ловко разыграно, что Ла Тремуйль больше ни в чем не сомневался. Он снова схватил Катрин за руки.
— Вспомни, приказываю тебе… ты обязана вспомнить! Это в Париже? В большой башне Храма? Это там? Говори!
Она покачала головой.
— Нет… Это не в Париже. Ну, название такое… Ох! Трудное… вроде как Нинон…
— Шинон? Да? Это, конечно, Шинон, да?
— Думаю, да, — сказала Катрин, — но я не уверена, Там есть большая башня?
— Огромная! Донжон дю Кудрэ. Главный управляющий Храма Жак де Молэ был там затворником вместе с другими
— Значит, — заключила Катрин спокойно, — в этой башне и находятся загадочные знаки.
Толстяк в возбуждении ходил по камере, а Катрин смотрела на него с нескрываемой радостью.
Это Арно когда-то рассказал ей такую историю. Однажды вечером, после разорения замка Монсальви, сокрушаясь об их несчастье, он поведал ей, как старый Монсальви, рыцарь Храма, вместе с двумя другими монахами занимался спасением сказочных сокровищ. Вскоре он умер, так и не рассказав ничего о секрете знаков, ключ к прочтению которых был у главного управляющего.
«Рассказывают, что в тюрьме, — говорил Арно, — в огромной башне Шинона, главный управляющий начертил знаки… к сожалению, не поддающиеся расшифровке. Я их видел, когда был там, но не придал им большого значения. Тогда я был богат и ни о чем не беспокоился… А вот теперь я хотел бы обнаружить эти баснословные сокровища, чтобы восстановить Монсальви». Об этом разговоре она вспомнила в Анже, когда размышляла о приманке, способной привлечь Ла Тремуйля в Шинон. Приманка брошена, и рыба ее заглотнула… Катрин чувствовала огромное удовлетворение. Даже если она не выйдет живой из этой тюрьмы, все равно Ла Тремуйль поедет в Шинон, и ловушка захлопнется. Она будет отомщена.
С легким сердцем она смотрела на Ла Тремуйля, метавшегося по камере, как медведь в клетке, и словно видела заразу золотой лихорадки, попавшую ему в жилы. Она слышала его бормотание:
— А этого человека надо найти. Я должен узнать, кто это такой! Его имя!.. Уж я-то сумею заставить его говорить! I
— Сеньор, — осторожно перебила его Катрин, — если будет мне дозволено дать вам совет?..
Он посмотрел на нее так, будто удивился ее присутствию в камере. Куда только делась его любовная страсть?
— Говори. Ты мне уже сослужила добрую службу.
— На вашем месте я не стала бы никому ничего говорить, чтобы не насторожить людей. Я поехала бы в Шинон вместе со двором… и самим королем, если нужно, и следила бы за почтенной дамой. Там вы обязательно узнаете интересующего вас человека.
Камергер засиял от радости. Хитрая зловещая улыбка растеклась по его лицу. Он быстро подобрал свой мешок, взял лампу и постучал кулаком в дверь.
— Тюремщик, эй, тюремщик!
Он уже выходил, когда Катрин крикнула:
— Сеньор, сжальтесь надо мной! Вы не забудете обо мне? Правда?
Но он почти не слушал ее. Бросив рассеянный взгляд, Ла Тремуйль пообещал:
— Да, да… не беспокойся. Я подумаю об этом. Но молчи у меня, иначе…
Она все поняла: для него она уже потеряла ценность. Сказочные перспективы, открывшиеся перед камергером, увлекли его, и он забыл о ней,
Катрин выполнила свою миссию, но она сейчас была, как никогда, в опасности: еще до отъезда мадам Ла Тремуйль постарается лишить ее жизни. И кто мог сказать, успеют ли Пьер де Брезе и Тристан Эрмит вовремя прийти ей на помощь? Катрин снова вытащила кинжал и приложилась губами к рукоятке с ястребом.
— Арно, — шептала она, — ты будешь отомщен. Я сделала все, что могла… И да сжалится надо мной Всевышний.
Ночь отмеривала в тишине свои последние часы. Никто не пришел в камеру.
Когда около полудня Эйселен вошел в камеру Катрин, неся в руках миску, наполненную жидкостью неопределенного цвета, в которой плавали капустные листья, кружку и кусок черного хлеба, он выглядел совершенно убитым. Его грубое лицо, обрамленное редкими волосами, было печально.
Он поставил миску, хлеб и воду к ногам Катрин.
— Вот твой обед, — вздохнул он. — Я хотел бы дать тебе что-нибудь более сытное, потому что тебе нужны силы, но ешь, что принес.
Катрин ногой оттолкнула отвратительный суп, в котором она не нуждалась после курицы Ла Тремуйля.
— Я не хочу есть, — ответила она. — Но почему ты сказал, что мне понадобятся силы?
— Потому что до ночи еще далеко. А после отбоя за тобой придут, и я должен буду… Но ты ведь простишь меня, скажи? Я не виноват, ты знаешь. Я должен исполнять свои обязанности.
У Катрин перехватило горло. Она поняла, что хотел сказать палач. Сегодня ночью на глазах мадам Ла Тремуйль ее замучают до смерти… Ее охватила паника. Благодаря кинжалу она могла избежать пыток, но не смерти. А она не хотела умирать. Она больше не хотела умирать! В эту радостную ночь, удовлетворенная удачей своего плана, зная о готовности Ла Тремуйля ехать в Шинон, она думала, что больше для нее ничто не имело значения, что теперь она с легкостью примет смерть, потому что за нее отомстят… Но теперь перед лицом этого кровавого человека, ставшего вестником ее последнего часа, она противилась такой судьбе изо всех сил. Она еще молода, красива, она хотела жить, хотела выбраться из этой дыры, снова увидеть голубое небо, яркое солнце, своего сына, маленького Мишеля, горы Оверни и то мрачное место, где медленно умирала ее любовь… Арно! Она не хотела умирать вдали от него. Дотронуться до него еще раз, только один раз… а потом умереть,
Но не раньше!
Она резко подняла голову, чтобы не выдать своих чувств.
— Послушай, — требовательно сказала Катрин, — разыщи человека, приходившего сюда ночью, того, которому ты многим обязан.
— Слугу мессира главного камергера?
— Да, его самого. Я не знаю его имени, но ты без труда узнаешь его. Найди его и скажи ему то, что сказал мне.
— А если я его не найду? У монсеньера много слуг.
— Ты должен его найти! Надо! Ведь тебе не хочется причинять мне боль?.. Умоляю, найди его.