Пораженец
Шрифт:
Так что праздники прошли в координации действий практиков и боевиков, а следом появился Красин с известием, что привез кандидата.
— Знаете, Сосед, история вполне обычная. Парень неплохо начал, но все растерял и впал в уныние, — рассказывал мне Леонид. — Может, вы его взбодрите?
Я возмутился:
— И что теперь, я должен утешать и ободрять всех и каждого? Мало мне шведской заварухи.
— Вижу в нем хорошего организатора. Очень хорошего, но вот сейчас он в миноре.
“В миноре” это слабо сказано, там депрессняк оказался такой, что в ссылке
Со мной старый знакомый. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны "мелочей жизни" и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся.
Разъехаться-то разъехались, но тревогу забили — погибает человек, целыми днями валяется на кровати, накрывшись полушубком, за собой не следит, даже посуду не моет. Красин организовал ему побег и выдернул в Москву, думая, что этим вернет в рабочее состояние.
И вот теперь дело дошло до меня, поскольку попытка Леонида была принята за снисходительную жалость. О чем мне и заявил давно небритый человек с равнодушными глазами.
— Да какая жалость, о чем вы! Людей катастрофически не хватает, каждый опытный товарищ на счету, нельзя сейчас кукситься! Рассказывайте, в чем причина. Если не мне, то кому же еще?
Он вздохнул, посмотрел в окно, поправил шарф, навернутый вокруг простуженного горла и начал говорить.
— Вот что я успел сделать, товарищ Сосед? Да ничего. Образование не получил, семью не создал, дом не построил… Даже профессии нет. А даже и с ней — у меня четыре судимости и побег из ссылки, никто на работу не возьмет. Я — никто и ничто.
— Совершенно излишнее самоуничижение.
— Я уже ничего не успею! Мне тридцать шесть лет, понимаете?
Я засмеялся:
— Сколько-сколько?
Он насупился и повторил:
— Тридцать шесть.
— Вы знаете, я в революцию пришел в тридцать восемь, — так-то в сорок девять, но не говорить же, что я скостил себе одиннадцать лет. — На два года старше вас сегодняшнего. И шестнадцать лет работаю. И считаю, что должен еще многое успеть. Как минимум, увидеть новую, социалистическую Россию.
Он очень серьезно посмотрел мне в глаза. Похоже, я сумел его немного встряхнуть.
— И я знаю, какую работу вам поручить. Вы поедете в Швецию.
— Но я не знаю языка! — отгородился он от меня ладонями. — Я только немного читаю по немецки!
— Выучить! Поначалу он вам и не потребуется, вы будете комендантом фаланстера, там живут только наши эмигранты. Ваша задача — привести все в порядок. Дежурства, чистота, занятия спортом, работа мастерских. Никакой политики, чистая администрация. Беретесь?
Несколько секунд он думал, а потом кинулся как в воду:
— Да, товарищ Сосед.
— Ну вот и отлично, товарищ Коба.
Глава 20
Зима 1915
Замотавшись
Отлучка с фронта, пусть и недалекая, всегда лучше, чем сидение в окопах или поблизости от них и как только они переехали мост за деревней, Митя повеселел.
Целый месяц его команда почти без перерыва рылась в заледенелой грязи, пробивая траншеи и сапы в сторону австрийцев. Измотанные солдаты засыпали на любом пятачке лежа, сидя или даже стоя, лишь бы куда прислониться. Порой, чтобы закончить работу, их приходилось расталкивать одного за другим.
В Кельцах заметно окрепла Митина нелюбовь к интендантскому племени — полдня он ругался со складскими, поскольку сопроводительные бумаги в полку выписали “не так” и пришлось тащиться в штаб корпуса за разрешением. И кого он там встретил? Надутого подполковника из Болгарии, который откровенно обрадовался возможности отыграться за свое унижение под Одрином и начал Митю иезуитски мурыжить.
Закончилось все, когда Митя непроизвольно поправил кобуру — подполковник сперва побелел, потом налился дурной кровью и только собрался заорать, как на сцене появилось новое действующее лицо:
— Митя! Дмитрий Михайлович! Прапорщик Скамов!
В дверях стоял генерал-майор Болдырев.
— Я здесь по квартирмейстерской части, — рассказывал он после нагоняя подполковнику, — а Егор севернее, батальоном командует, строевой ценз зарабатывает. Ну и ордена, как водится. Ты сам-то как?
— Да как все, Лавр Максимович. Первый порыв прошел, рутина, труды и лишения. И у всех одна надежда — вот разобьем немца и тогда!
— Да, заметно. Все утомлены, а смену частей для отдыха до сих пор толком не наладили. Да, кстати, ты же автомобиль водить умеешь?
— Конечно, АМО, и легковую, и грузовик.
— Тогда, если тебе интересно, сходи в строевой отдел, там записывают желающих в автобронеотряд. Все повеселей, чем в окопах сидеть. И вот еще что, болгарский орден лучше не носи.
— Почему?
— Болгария вчера вступила в войну на стороне центральных держав.
Вот и весь разговор, встретились на бегу, попрощались и снова за дела. Записался кандидатом в автоотряд и вперед, на явку.
Аптека “На Краковской” стояла, как и полагалось, на Краковской и остро пахла лекарствами. Митя улыбнулся, увидев среди рекламных плакатов “Алка-Зельцер — патентованное средство от похмелья!”
— Что будет угодно пану офицеру? — в точности подходивший под описание аптекарь вежливо наклонил голову.
— У вас продается австрийский шкаф? — сразу бухнул Митя, а в голове мельком пронеслось “Господи, кто только придумывает такие дурацкие пароли?”
— Шкаф продан, — с достоинством сообщил фармацевт, — остались только железная кровать и тумбочка.