Порфира и олива
Шрифт:
Потом распахнул окно. Воздух этого зимнего утра показался ему упоительно свежим. Его взгляд поверх скопления белых стен и террас устремился вдаль, где на горизонте сквозь завесу тумана и пыли только что проглянуло солнце. Тут и жена присоединилась к нему. Она тоже надела белую льняную тунику и скрутила волосы узлом на затылке, заколов их длинной шпилькой.
Созерцая свою супругу, Климент подумал, какое ему выпало счастье — делить свою жизнь с такой женщиной. Он высоко ценил то, что Мария родилась и росла при свете веры Христовой. И в самом деле, с младенческих лет воспитанная в убеждении, что украшать себя надлежит не снаружи, а изнутри, она не стала прокалывать себе уши и с брезгливостью
Но, разумеется, больше всего Климента радовало, что она не убивает свое время, проводя целые часы напролет за накручиванием локонов и укладкой, а то еще, чего доброго, и разведением красок или прилаживанием париков, которые — он часто посмеивался над этим — мешают женщинам спать по ночам, ведь страшно же во время сна помять эти замысловатые сооружения, на возведение которых потрачен весь день.
Стоя рядом, муж и жена воздели руки к небесам, прося благословения Господня.
Закончив молитву, Мария спросила:
— По-моему, тебя со вчерашнего дня что-то заботит?
Климент обернулся к ней, удивленный и вместе с тем тронутый, что супруга так прекрасно научилась читать в его душе.
— Действительно, у меня из головы не выходит один человек.
— Кто-нибудь из твоих учеников?
— Нет, речь не о них. Я встретил его позавчера у Лисия. Некто Калликст.
— Тот мужчина, которого ты привел к нам?
— Он самый. Скажи, какое впечатление он на тебя произвел.
Молодая женщина заколебалась:
— Ну, я же едва успела его рассмотреть. Говоря попросту, я нашла, что он красив. Красивый, но странный. Когда встречаешься с ним глазами, возникает неприятное ощущение, будто его взгляд пронизывает тебя насквозь. К тому же, если память мне не изменяет, он и ушел как-то беспокойно, будто спасался бегством из нашего дома. А ты сам, что о нем знаешь?
— Да почти что ничего. Лисий мне шепнул, что этот Калликст в нашем городе появился недавно. Он здесь, надо полагать, месяца два или три. Что живет один в маленьком доме неподалеку от озера, в работе, видимо, не нуждается.
— И это все? Но откуда же тогда твое беспокойство? Почему этот субъект вдруг так тебя заинтересовал?
— Когда мы с ним разговаривали, он, похоже, догадался, что я христианин. И впечатление такое, будто это его раздражает.
Мария испуганно уставилась па мужа:
— Думаешь, он может оказаться доносчиком?
Климент почувствовал, какая тревога пронзила его юную супругу. И тотчас постарался ее успокоить:
— Нет, я совершенно ничего такого не предполагал. Тебе не о чем волноваться, — он потрепал Марию по щеке и деловито заключил: — А теперь мне надо поспешить. Работа не ждет.
Удобно расположившись в мирной тиши библиотеки, Климент отточил свою тростниковую палочку, служившую ему пером, и принялся редактировать очередное толкование священного текста, которое готовил для своих учеников.
Затруднение представлял эпизод с богатым юношей, рассказанный евангелистом Марком. Эта сцена завершается словами: «Истинно говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие».
Такое утверждение вызовет особенный протест в Александрии, где зажиточных людей больше, чем в других местах. Не откажутся ли они внять благой вести Христовой под предлогом, что к ним она отношения не имеет?
После продолжительного раздумья Климент приступил к доказательству мысли, которая, по сто
Согласно своей педантичной, основательной манере, он сперва набросал план, по которому рассчитывал затем развить эту тему. Слова Иисуса относятся в первую очередь к области духа. Богатый юноша, вероятно, имел много добра, но, несомненно, само богатство возымело над ним власть. Человек зажиточный кончает тем, что чувствует себя бедняком, столкнувшись с кем-либо, кто благополучнее его. А значит, достойно осуждения не богатство само по себе, но любовь к деньгам. Страсти, неизбежно связанные с нею, жадность, зависть, себялюбие, овладевающие душой богатого, — вот что, в конечном счете, мешает ему обрести спасение. Но если обладатель богатства воспринимает свое добро как дар, доверенный ему свыше не столько ради его собственного ублажения, сколько для блага его братьев, если он не становится рабом своей собственности, а разумно распоряжается ею, его дух может пребывать в гармонии.
Но тут Климент почувствовал, что его одолевает сомнение. Вправду ли подобное толкование — лучшее из всех возможных? Настигнутый внезапной неуверенностью, он отложил свою отточенную тростинку и, молитвенно сложив ладони, воззвал к Отцу, прося не дать ему впасть в заблуждение, просветить его душу. Но не ради личного тщеславия, а чтобы его труд не посеял смятения в сердца тех, к кому обращен.
— Возможно ли примирить эллинизм с христианским учением? Должны ли христиане видеть в его философии нечто вредоносное или скорее подспорье? Могу вас уверить, что признавать за греческой философией ее роль предшественницы ни в коей мере не означает пытаться, как бы то ни было приуменьшить значение христианства и, главное, его независимость. Легко согласиться с тем, что греки смогли различить некоторые отблески сияния божественного Слова и выразить кое-какие догадки, в которых содержатся частицы истины. Таким образом, труды их свидетельствуют, что могущество Истины Господней явлено, а не сокрыто. С другой же стороны, те же труды изобличают слабость сих мыслителей, ибо в своих прозрениях они не дошли до конца.
Климент перевел дух и уже с улыбкой заключил:
— Я и впрямь полагаю, что теперь для вас всех совершенно очевидно, что любой, кто делает или утверждает что-либо, не располагая Словом Истины, тем самым уподобляется калеке, который вздумал бы ходить без помощи ног.
Со своими учениками он говорил, как с давними единомышленниками. Вокруг не было ни одного чужого, непривычного лица. Ни одной физиономии, выражение которой он бы не сумел в два счета растолковать.
Дионисий, юноша с невероятной памятью, уже теперь проявляющий качества, с которыми можно вести людей за собой. Леонид, держащий на руках Оригена, своего малютку-сына. Лисий, книгопродавец. Василид, пылкий молодой человек, обуреваемый рвением неофита. Да еще эта робкая, неприметная девушка по имени Потамиана. С ними эллинизированный еврей Симон, путешественник Марк, допущенный сюда по рекомендации его братьев из Италии, ну и прочие. Все слушают учителя со вниманием, стоя, время от времени спрашивая о значении какого-либо слова или прося уточнить смысл притчи.
Внезапно Климент, как раз собиравшийся ответить на заданный вопрос, так и замер: Он здесь!
Скромненько так пристроился поодаль, в уголке.
Оправившись от изумления, Климент широко улыбнулся и спросил:
— А ты, мой друг, тоже думаешь, что греков можно считать нашими предшественниками на путях поиска Истины?
Захваченный врасплох, Калликст промямлил:
— Я... Мне трудно на это ответить, разве что насчет Платона... и я ведь только об одном его произведении могу судить...