Порочное полнолуние
Шрифт:
— Вот теперь я согласен, что звучит как-то не очень, — Эдвин фыркает. — Пошло и оскорбительно.
Старуха Джун копается минуту в куче хлама и пыхтит, хитрой обвязывая белый камушек толстой и грубой нитью.
— Ты нам так и не скажешь, кто отец? — Чад с некоторой обидой смотрит на ее седой затылок.
— Знаете, мальчики, — я разворачиваюсь к ним и скрещиваю руки на груди, — каждый из вас отец, раз вы все мои нареченные.
— Но… — начинает Эдвин.
— Никаких но, — я обвожу братьев строгим взглядом. — Вы все
Они не решаются со мной спорить, и я вижу в их глазах несогласие, но будто меня оно волнует. Ну, вот так сложилось, дорогие, вас трое, и каждого из вас будут называть папой вне зависимости от того, чье семя дало жизнь волчонку.
— Да, милая, не давай им спуска, — Джун опять стоит передо мной и вешает на шею амулет из белого камня. — Будь построже.
— Что это?
— Честно? — Джун немигая смотрит мне в лицо.
— Да, было бы неплохо, — медленно киваю и мне не по себе от взгляда старой волчицы.
— Обычная висюлька для красоты, — она с жутким хрустом встает на четыре лапы, обрастая седой шерстью, — но для остальных это оберег для беременных. Старым оборотням не пристало жить в свое удовольствие и без обязанностей. Вот меня с какого перепугу определили черт пойми в кого, и все беременяхи ко мне толпой ходят.
Она устало падает на шерстистый бок и тяжело вздыхая закрывает глаза:
— И зачем оборотням обереги и от чего?
Хороший вопрос, на который у меня нет ответа, на амулет мне нравится своей простотой и лаконичностью, и хочу отблагодарить старую волчицу, поэтому гоню братьев на охоту и требую с каждого по дюжине мертвых мышей.
Сижу рядом с задремавшей волчицей по-турецки и глажу ее, почесываю щеки и за ушами, разглядывая ее загадочные сборы трав и черепушки. Возможно, они тут висят для антуража и атмосферы, которая должна впечатлить других оборотней, но меня лично весь ведьмовской интерьер забавляет. Тоже в старости уйду жить в хижину и буду играть для гостей роль ведуньи и чаровницы.
— Сколько вам лет? — тихо спрашиваю я Джун.
— Столько не живут, — она в ответ морщит нос. — Если я заявлю, что видела первого оборотня и придумаю сказку, как он появился на свет, то мне поверят,
— А вы его видели?
— Нет.
— А ваши предположения, откуда вы взялись?
— Кто считает, что в лес явилась женщина, — Джун вытягивает лапы и зевает, — соблазнила волка и понесла.
— Отвратительно, — подытоживаю я, скривив губы. — Мало то что она со зверем пошалила, так потом и ее дети устроили между собой инцест?
— Мы можем поговорить о человеческой религии, где отпрыски одной пары тоже переженились друг на дружке, — приоткрывает и косит на меня глаза. — Но есть и другая теория. В лес пришли смертные, убили лесного бога, съели его и стали первыми оборотнями.
— Да, лучше без инцеста, — я благосклонно принимаю второй вариант. — Он все портит в вашей сказке,
Пропускаю шерсть на ее холку сквозь пальцы и веду ладонью по спине. Джун довольно и благодарно покряхтывает под моей рукой
— Мальчик, — шепчет Джун, — и от бородатого.
— Я же сказала, — потрепав ее за ухо, наклоняюсь. — Они все отцы.
— Мало ли, — она усмехается, — вдруг тебе самой было любопытно, но я все равно набрехала.
Через десять минут, накормив мышами мохнатую старушку, я массирую ее опухшие лапы, предлагаю ей помощь по уборке.
— Да оставь ты уже меня, — она глухо и тягостно порыкивает. — Чего такая приставучая?
— Вам же одиноко.
— Мне было хорошо, пока ты не пришла вся такая сердобольная. Уходи!
Старики все вредные и никогда не признаются, что им одиноко и тоскливо. Любят они хорохориться, а потом угоняют фургоны и соблазняют чужих родителей на глупости и сомнительный отпуск втроем.
— Пошли, — Чад увлекает меня к выходу, — желания старших надо уважать, Полли.
Джун на прощание ворчит, что я нарожаю таких же надоедливых и наглых волчат, которые будут приставать ко всем подряд. Интонации у нее недовольные, сердитые, но хвост говорит об обратном: он слабо бьет по дощатому полу.
— Я к вам еще загляну, — обещаю я и меня требовательно тащат к машине.
Эпилог
Герман оказался прав. Первенца мне заделал Эдвин. Я родила почти его копию — рыжего, кучерявого пацана, но вот истериками он пошел в меня. Чарли криками, воем, поскуливанием вымотал не только меня, но и своих отцов с бабушкой, у которой прибавилось несколько седых волосков.
Когда он жадно присосался к моей груди, я поняла, что я не против второго ребенка. Топкая любовь к розовощекому младенцу вымыла из меня страх перед детьми. Они ведь такие сладенькие! Особенно, когда внезапно при кормлении обращаются в волчат и кусают за сосок. Глаза аж искрят любовью и счастьем!
К двум годам Чарли братья меня вновь обрадовали новостью, что у меня изменился запах, а через девять месяцев дала жизнь молчаливой и суровой девочке со светлым пушком на голове. По тому, как Айрис поджимала и кривила губы в обидах и злости, стало ясно — она дочь Криса.
Третья крошка, погодка Айрис, чернявая и любознательная Камила явно была от Чада. После ее рождения было решено взять перерыв в детях, потому что мы все устали от капризов, вечного контроля и недосыпа, но в одну из ночей Чад забылся и кончил в меня. Понадеялись, что пронесет, но не пронесло, и был рожден Оскар.
— Мне детей хватит, — заявил тогда Эдвин. — Я уже устал.
Но через год я подарила им пупсика Джека с бровями Криса, а после рыжеволосую Дебру.
— Дорогие мои, остановитесь на шестерых! — однажды взвыла Ида. — Я вас прошу!