Порочный круг
Шрифт:
В подсознании проснулся опасный интерес. Именно невероятность произошедшего разбудила мое разностороннее — с налетом похоти и сладострастия — любопытство. По большому счету я согласен с высказыванием Грязного Гарри [18] на тему «Выше головы не прыгнешь».
— По-прежнему считаю, что вам разумнее сотрудничать с полицией. Они найдут Писа куда быстрее, чем я, а к вашему заявлению наверняка отнесутся со всей серьезностью. Этот человек вторгся в ваш дом, в конце концов, он угрожал вам и вашей супруге.
18
Грязный
На лице Торрингтона застыло унылое, слегка обвиняющее выражение. Он знал, когда ему вешают лапшу на уши.
— Допустим, они его найдут, что это даст? Полицейские смогут найти Эбби? Смогут вернуть ее нам?
Стивен сразил меня наповал: оставалось лишь пожать плечами, расписываясь в малодушии — бр-р, даже представить тошно. Ладно, ладно, он совершенно прав! Столкнувшись с такой проблемой, даже способный коп вроде Колдвуда окажется беспомощным, не силах разыскать невидимое, неслышное, неосязаемое нечто. Более того, копы с их непробиваемым прагматизмом, о котором я уже упоминал, окажутся беспомощнее других. В противовес им я, очутившись рядом с Эбби, как минимум пойму это и, возможно, даже сориентируюсь. Так что, да, у меня есть шанс помочь Торрингтонам, разыскать Писа и не растеряться при встрече с призраком Эбби. Шанс совсем небольшой, но он все-таки имеется, и если спасение дочери Стива и Мел не подпадает под определение «спиритические услуги», то что, черт возьми, тогда подпадает?
С другой стороны, вернуть призрак Эбби родителям будет куда сложнее, чем найти. Сомневаюсь, что сумею достучаться до светлой половины души Писа, даже если она у него имеется. Толком не представляя, как похитить призрак, я не знаю и как отправить его домой. Не стоит забывать и о сопутствующих проблемах: прежде чем окунаться с головой в это дело, нужно как можно тщательнее проверить историю Торрингтонов. А еще решить, сколько с них брать, ибо даже туманная логика моей тарифной сетки таких услуг не предусматривает.
Раз мысли потекли в сторону практических моментов, значит, я пытаюсь отговорить себя от решения, которое фактически уже принял. Но сейчас во мне проснулся реалист: какой смысл браться за невыполнимую работу и усугублять страдания Торрингтонов, зачем селить в их сердцах надежду, чтобы потом уничтожать?
Стив не сводил с меня глаз, явно ожидая ответа.
— Здесь вы, пожалуй, правы, — неохотно признал я. — Но, раз уж речь зашла об этом, я совершенно не уверен, что сумею сделать для вас больше, чем полиция.
— Конечно, — кивнул Торрингтон. — Как можно быть уверенным в том, за что даже не брался?
Итак, он коварным ударом перевел мяч на мою сторону. Я попробовал отбиться.
— Мистер Торрингтон, все не так просто. Это вам не шину сменить или… — подбирая образное выражение, я огляделся по сторонам и тут же нашел, — …или снять мерки на новый костюм. Вероятно, имей я под рукой вещи Эбби или попади в ее комнату…
Будто давно ожидая этого момента, Стив поднял черный пакет и положил на стол.
— Здесь вещи, которыми Эбби дорожила больше всего, — объявил он, а во взгляде мелькнула тень самодовольства.
Да уж, удивляться вряд ли стоило: это ведь солиситор, то есть адвокат. Педантичный и скрупулезный ум, знающий все прецеденты
Я кивнул, одновременно восхищаясь им и признавая свою капитуляцию. Стив аккуратно выложил содержимое пакета.
Вещей оказалось довольно много; интересно, в комнате девочки что-нибудь осталось? Книги, диски, резинки для волос, футболки, заколка, украшенная эмалью с кельтским узором, плюшевые медвежата и куклы, стилизованные кроссовки, несколько постеров со знаменитостями мужского пола, которых я не опознал: там, где герметик не отошел, края оторвали с «мясом». Глаза разбегались от такого количества «сокровищ», принадлежавших нелепо погибшей девочке! Правильно настроившись, я, пожалуй, смог бы выбрать самые дорогие ее сердцу, то есть те, в которых сильнее всего чувствовалась связь с маленькой хозяйкой. Однако настрой — состояние неустойчивое, а в присутствии посторонних мне очень непросто взять себя в руки.
В итоге я выбрал чуть ли не наугад — викторианскую куклу с фарфоровой головой и тряпичным телом. Это вам не Барби: далеко не совершенную фигурку скрывало пришитое к ней платье. Как и большинство старых кукол, эта оставляла в душе тревогу и агрессивную опустошенность. К тому же она стояла «на пороге гибели»: тело крепилось к голове всего несколькими стежками, которые почти разошлись. В общем, одно неосторожное движение — и я ее обезглавлю.
Игрушка казалась самым надежным вариантом: в детстве эмоции отличаются особой силой и чистотой. Впрочем, Эбби Торрингтон так и не довелось повзрослеть.
Закрыв глаза, я прислушался к кукле. Лишь это описание соответствовало моим действиям, хотя я вовсе не ожидал, что викторианская красавица со мной заговорит. Наверное, их можно отнести к синестезии: вместо духовного ока у меня духовный слух. Обычно приходится ждать, но если абстрагироваться от внешних раздражителей и сосредоточиться на предмете, в сознании возникает мелодия, порой чисто условная, в одну-две ноты.
На этот раз все произошло куда быстрее, практически моментально. Наверное, от неожиданности я поперхнулся, потому что Стив взглянул на меня с опаской и удивлением, за которыми чудилась тщательно скрытая неприязнь.
Похоже, играя со своей фарфорово-тряпичной подружкой, Эбби испытывала сильные переживания, настолько сильные, что они сохранились в кукле наподобие магнитофонной записи. Возможно, их сила заключалась в простоте, так как «запись» была очень однообразной — я слышал лишь отчаянное, беспросветное несчастье глубиной в бездонный колодец.
С огромным трудом я сдержался, чтобы не запрокинуть голову и не завыть. Не окажись рядом Стивена, я, наверное, именно так бы и сделал, потому что если прятать подобные эмоции, они — хоть чужие, хоть свои — способны вывести из равновесия самым неожиданным способом.
Положить куклу на стол оказалось тоже непросто: она будто прилипла к моим рукам. Едва справившись, заговорить я смог лишь через несколько секунд, поэтому Торрингтон меня опередил:
— Есть что-нибудь?
Я молча кивнул.
— Какой-то след?
— Все не так просто! — Ответ прозвучал куда резче, чем мне хотелось: вероятно, повлияло пагубное действие чужой боли и страданий, до сих пор бередивших душу.
Избытком деликатности я не страдаю, но ненавижу объяснять, что да как, даже очень умным людям, способным понять с полуслова. Тем не менее я рискнул: