Порочный круг

Сошкин Дмитрий В.

— Тань, а что заставило тебя пойти в экспедиционный корпус?

Она в ответ заложила руки за голову и, откинувшись на стуле, напрягла затекшие мышцы. Кремовый комбинезон плотно облегал ее тело. Эти узкие плечики, маленькая, безумно рельефная грудь, этот плавный изгиб спины заставили колотиться мое сердце. Не долго думая, я подвинул свой стул поближе к ней. Туг, совершенно неожиданно, Татьяна обняла меня за шею левой рукой, пальчиками правой потрепала мочку моего уха:

— Любопытное же ты существо! Эта история достойна душещипательного романа. Ну, ладно, слушай. Родилась я в годы депрессии. Когда многие фирмы разорялись, много людей бежало из Центавра... Тяжелое было время...

— Да-да, — прервал я ее, — как раз тогда

я только получил в командование корвет и... — Но осекся под ее осуждающим взглядом. Она не хотела, чтобы ей мешали, и я решил далее оставаться только немым слушателем.

— Отец мой растил мясо и получал молоко на своей ферме. Он и сейчас занимается этим. Жили мы, как я говорила, несладко. Катаклизмы, которые обрушивались на нашу систему один за другим из-за активности всех трех солнц, распугали гастарбайтеров и туристов. Бизнес стал совсем трудным. Мой старший брат, не долго думая, подался на заработки в систему. Глядя на него, я тоже мечтала убежать с каким-нибудь звездным капитаном в «малахитовые дебри Эридана», как писали в заманчивых рекламных проспектах, или даже стать подругой заезжего миллионера, который возьмет меня с собой на Землю. Но действительность оказалась гораздо прозаичней... (Тут я взял ее ладонь в свою, и она только улыбнулась в ответ). Единственной возможностью бежать было подписать контракт с экспедиционным корпусом, благо наши планеты были нашпигованы агентами по найму, этими бессовестными ловцами юных душ. Вот так я, шестнадцатилетняя дурочка, на пять лет покинула мой дом («Значит ей сейчас двадцать один,— подумал я, — она, физиологически, всего на два года старше меня»).

Татьяна опять замолчала на некоторое время, и слезинки потекли по едва заметным, трогательным морщинкам к уголкам рта:

— А Земля... — продолжила она тихо, — Земля оставалась для нас желанной страной. Подобием рая. Моя мама часто рассказывала нам о своей родной деревушке в таежных равнинах Вологодского края и пела печальные песни, смысл которых я не понимала, но их мотив, их тягучая тоска заставляли меня; тихо плакать вечерами, когда я мечтала о новой счастливой, жизни.

Она восстановила дыхание, положила руки себе на колени и, еле заметно покачиваясь, запела неожиданно чистым, красивым голосом:

— Ох, ты речка-реченька, вдоль да по овражку, средь бурьяна колкого, чистая течет... Ждет мое сердечечко милого-желанного, нежного-красивого, ласкового ждет.

Вся травой-осокою острою поросшая, плакала, прозрачная, каплями росы. Там купалась ветками ива одинокая. С ней делила реченька о любви мечты.

А ветра холодные гонят зиму с саваном... Где же он мой суженый, что ж он не идет? Обмелела реченька, берега туманные, затерялась тихая, средь глухих болот. Обмелела реченька, берега туманные, затерялась, чистая, средь глухих болот.

Тут понял я, что она тоже одинока. Никого у нее не было, кроме мальчиков для битья, в сущности невинных детей. Я положил ее голову себе на грудь и, наклонившись, принялся -шептать:

— Полетели с нами до Проксимы, Татьяна. Ну его к лешему, этот корпус. Хочешь, мы будем вместе все это время. Мне наплевать, что будут думать мальчишки и Скорпион, мне важно любить и быть любимым... Ты согласна?

— Да милый, да... — еле слышно отвечала она, когда моя рука расстегивала молнию ее комбинезона и ласкала нежные, притягательные плечи.

Человеческое тело — лучшая игрушка. Бесконечно число вариантов этой забавы, особенно когда в ней участвуют двое. Татьяна, смею надеяться, была счастлива со мной, и я тоже ощущал себя непривычно радостным и оптимистичным. Мы знали, что через пару недель все закончится, но это только придавало большую прелесть нашим отношениям, так как за данный срок можно познать друг друга, но, в то же время, не Успеть привыкнуть к этому, тем более надоесть.

Как я и предполагал, ребята относились к нашему с Татьяной сожительству лояльно. Стрелки еще не совсем отошли от недавнего

сражения. Они вели себя тихо, просиживая свободное от вахты время за телевизором или компьютером. Только в редкие минуты общих игр по корвету раздавался задорный смех и топот бегающих мальчишек. Скорпион тоже совсем смирился с возложенными на себя обязанностями командира. Вначале, правда, он вроде пытался вновь утвердить меня в должности, когда на внешней планете с нами хотел побеседовать какой-то официальный представитель неизвестно чего, но я в ответ на его намеки ответил:

— Ты сам провозгласил себя командиром, так что хватит теперь ныть. Назвался груздем — полезай в кузовок. Любишь кататься — люби и саночки возить. — Я почесал лоб. — Что бы тебе еще такого сказать? А! Вот: по одежке протягивай ножки.

Скорпион с досадой плюнул себе под ноги, чем вызвал мой протест, повернулся и бросил через плечо:

— Редиска ты!

— Не понял...

— Это тоже из древнего фольклора, — и он пнул ногой медленно открывавшуюся дверную створку.

О Рихарде я вспоминал только дважды. Первый раз спросил себя, а не приснилось ли мне это все в очередном кошмарном сне — уж больно нереалистична, совершенно иррациональна была его гибель. Второй раз я неожиданно подумал, а что если он специально подстроил свое убийство, вернее сознательно спровоцировал его? Может, он по-наивности верил, что после смерти соединится со своим отцом, но, не в силах покончить с собой, сделал так, чтобы его лишили жизни? Впрочем, почему я считаю это наивностью? Если ни на одной карте нет страны теней, то это не означает, что она не существует. Она, есть... Там, где смешаны прошлое и будущее, где все перевернуто... Может быть, даже в моем хроносе, зазеркальном мире, сродни сказочной стране Кэрролла, который выдуман мною, когда я убегал в одном с Жаном катере от жерла то ли обжигающей преисподней, то ли исполненного блаженства рая.

* * *

Долго ли, коротко ли, добрались мы до системы Альфы Центавра. Оба солнца нынче не бушевали и окрестности были заполнены судами разных технических и физиологических типов. Предоставив своим орлам самостоятельно разбираться в перебранке этих скользких типчиков, которые не хотели уступить нам трассу, я побрел по центральном коридору в самый хвост корвета, думая о предстоящей разлуке с Татьяной.

Она встречала меня у двери каюты:

— Что ты, свет очей, не весел, буйну голову повесил?

Тряхнув изрядно отросшей шевелюрой, я взял ее за руку и улыбнулся:

— Да о чем мне веселиться? Время выпало проститься...

Она обняла меня и зашептала в ухо:

— Может, заглянешь ко мне на ферму?

— А твои родичи... Как они к этому отнесутся?

Татьяна не ответила сразу, а завела меня в каюту:

— Чего нам беспокоиться? Надеюсь, ты не станешь выдавать себя за моего жениха?

Мне нечего было сказать. «Действительно, я любил Татьяну... Но, впрочем, что такое любовь? Просто телесная привязанность? Ведь я прекрасно знал, что не стану особо скорбеть, если мы больше никогда не увидимся. Неужели она нужна мне только как женщина? Нет... Нет!» Я вновь взял в свои ладони руку Татьяны и принялся гладить подушечками пальцев едва заметные дорожки тонких вен.

— Что же ты молчишь? — Она слегка приподняла мой подбородок, и от этого прикосновения сердце знакомо забилось в груди.

— Хорошо, — прошептал я, увлекая ее за собой. — Я всю жизнь мечтал побывать на ферме...

— Я не о том... — так же тихо промолвила она, медленно протискивая свою холодную ладошку за пазуху моего комбинезона.

— Я тоже...

Ферма представляла собой внушительных размеров купол, внутри которого помещались стойла с культурами тканей, фабрика для приготовления питательной субстанции, фабрика для переработки продукции с просторным складским ангаром, фабрика утилизации и регенерации и, наконец, жилой блок.