Порог (сборник)
Шрифт:
Ава еще раз поблагодарила меня за чай, сказала: "И до чего мне всегда приятно с вами беседовать!" — и пошла по чисто выметенной дорожке, что вилась между домиками и стволами старых елей, и, как всегда аккуратно, ставила одну ногу точно перед другой. И ни одного резкого движения не делала.
Кольца
Первые дни после смерти Барбары стали для Ширли не периодом времени, а неким местом, имевшим определенную форму; и в это место Ширли приходилось вползать на четвереньках и застывать в полной неподвижности, потому что иначе там было не поместиться.
Но
Вот только самой Барбары не было, и Ширли не знала, каковы были или должны теперь быть ее отношения с детьми самого близкого ей человека. Энгас раньше вел себя с нею как сын; ну, конечно, он и был сыном, но только сыном Барбары, а не ее. Но он всегда был добрым и проявлял свою доброту тихо и охотно, без колебаний. Но теперь, уже наследующий день после поминальной службы, он уезжал.
У Ширли нашлись только какие-то избитые слова:
— Не знаю, что бы я без тебя делала!
Ему тоже нужно было что-то сказать, и он сказал:
— Папе следовало бы все-таки прийти в церковь.
— Ой… ну… — На самом деле Ширли была рада, что Дэн так и не появился; но Энгас был прав.
— Папочка никогда никуда не приходит! У нашего папочки вечно колики в спине! — сердито, как и следовало ожидать, заявила Джен. — Когда ты закончил юридический факультет, у него случились колики. Когда я закончила юридический факультет, у него снова случились колики. По-моему, он даже на собственные похороны не придет! Скажет, что у него колики, что он "просто с места не может сдвинуться, такая ужасная боль!", так что "вы лучше похороните кого-нибудь другого"!
— А все-таки жаль, что его не было! — сурово, без улыбки сказал Энгас.
Он обнял сестру за плечи и поцеловал, словно желая по-братски ее ободрить, и это очень понравилось Ширли, хотя угловатая резкая Джен даже в его объятиях казалась колючей. Потом он легко чмокнул Ширли в щеку, но обнимать ее не стал; а она лишь ласково коснулась рукава его твидового пиджака. Потом Энгас сел в свою машину, еще раз без улыбки глянул на них, стоявших на пороге, кивнул на прощанье, и машина двинулась по Кларк-стрит, скрипя гравием и поднимая облака пыли.
— Какой хороший парень! Настоящий мужчина! — сказала Ширли, глядя, как северо-западный ветер сдувает пыль, пронизанную золотистыми лучами солнца, на герани Ханнингеров.
— А вот это тебе совершенно не обязательно было говорить!
Встревоженная, чувствуя себя неуместной, преступившей границы чужой собственности, Ширли умолкла.
Зато, глядя в землю, заговорила Джен, которая как раз обычно молчала; причем заговорила с искаженным от злобы лицом, медленно и невнятно, точно гоблин из сказки:
— Ты же ненавидишь мужчин! Ты же хочешь, чтобы их всех кастрировали! — Господи, да она же собственного отца изображает! — догадалась наконец Ширли, а Джен продолжала:
— По-твоему, лучше было бы заранее всем бабам сделать аборт и зародыши мальчиков вышвырнуть на помойку! — Она говорила низким голосом Дэна Мак-Дермида, с тем же злобным напором и так же высокомерно задрав подбородок, но из глаз у нее так и лились слезы. Ширли отвернулась, растерявшись еще сильнее.
— По-моему, Энгас похож на Гари Купера ‹Гари Купер (настоящее имя Фрэнк Джеймс) (1901–1961) — один из ведущих актеров Голливуда с начала 30-х гг., преимущественно
Джен ничего не сказала, и Ширли подумала: интересно, а она знает, кто такой Гари Купер? Теперь все имена другие, и никто не знает имен тех людей, которых знала она. С тех пор как они с Барбарой лет пять назад переехали в Клэтсэнд, они ни разу не ходили в кино и не видели ни одного фильма по телевизору, кроме сериала, который Барбара называла "Мак-Нил и Лейси", и совершенно потеряли связь с внешним миром. Впрочем, Шон Коннери, например, не такой уж старик, но когда Ширли упомянула имя Шона Коннери — правда, это было в другой раз, в булочной, — на лице маленькой Челси Хук, с которой она разговаривала, ровным счетом ничего не отразилось. Но, с другой стороны, у Челси всегда были совершенно пустые глаза, если с ней разговаривал кто-нибудь старше двадцати. Джен все продолжала плакать, так что Ширли пришлось говорить за двоих, чтобы "спасти лицо" им обеим и скрыть тот факт, что они боятся даже прикоснуться друг к другу.
— И Энгас такой же высокоморальный, каким был Гари Купер, — сказала она. — То есть, я хочу сказать, его герои, конечно. Сам-то он, наверное, был обыкновенной киношной звездой. Но умел изобразить и моральную стойкость, и благородство. Совсем не то, что нынешние психологические драмы с копанием в душе, сопротивлением обществу и облачением, так сказать, в моральные доспехи. А у Гари Купера моральность и благородство были — как скала: твердые, видимые издали, но все-таки по-человечески уязвимые. То, про что моя бабушка говорила: "Вот настоящий характер!" Люди, похоже, больше не пользуются этим выражением, верно?
Нет, болтовня решительно не помогала: Джен продолжала гордо давиться рыданиями, и Ширли, решительно стиснув зубы, повернулась к ней и потрепала по худому плечу:
— Ничего, все пройдет, — пробормотала она неловко, а Джен, буквально окаменев от внутреннего сопротивления, задыхаясь, уставилась на нее. — Ничего, детка.
В отчаянии Ширли сделала несколько шагов в сторону и принялась рвать марь, заполонившую цветочные клумбы.
Ей уже хотелось, чтобы и Джен тоже уехала, причем поскорее. Они не находили ни слова утешения друг для Друга. Сейчас Ширли уже немного пришла в себя, могла встать с постели, порой ей даже хотелось есть, и, наверное, она смогла бы одна сходить и на пляж, но оставить Джен в одиночестве она не решалась.
Полоска земли между верандой и ветхой облезлой изгородью была настолько узкой, что там едва можно было встать на колени, однако Барбара всю ее постаралась чем-то засадить — лобелией, розами, тигровыми лилиями; теперь все цветы буквально утонули в вездесущей мари. Ширли опустилась на колени и попробовала освободить лилии от глушившей их травы. И стоило ее рукам коснуться песчаной почвы, как она вспомнила те камни в Корнуолле и тут же поняла, что именно этот образ все время присутствовал перед ее внутренним взором, всю ту последнюю неделю, когда она с ужасом прислушивалась к долгим и протяжным последним вздохам-стонам Барбары, и что теперь это стало главным образом, формой ее собственной души.