Порох и соль
Шрифт:
– Это он собрал всех проводить твоего деда. – Ньют улыбнулась, как-то робко. – Не Молдо.
А вот Молдо не любила она. Не любила сильно и не объясняла – почему?
Хорне запер дом, дал отставному солдату, снимавшему комнату в таверне напротив, серебрянку, чтобы присмотрел. И они отправились в порт.
Мачты торчали вверх, лениво покачиваясь. Порт Стреендама – большая бухта, куда не заходят шторма. Первые, строящие город, оценили ее, закрытую двумя каменными мысами, высоко. И не прогадали, со временем подняв стены и добившись вольностей, сделав Стреендам Вольным городом, одним из двух на всем западном
Гости шли сюда со всех концов, наполняя Стреендам товарами, звонко звенящими пошлинами, привозными деликатесами и редкостями. Соседи из магистратур, Шварценхаффен и Тотемонд, лишь скрипели зубами от зависти и, порой, пытались лезть и захватить гордых моряков. Но им не обламывалось, воевать за свои свободы стреендамцы умели, упираясь и сражаясь до последнего. Если на подмогу приходили легионеры Западного номеда империи Безант, враги откатывались разбитыми в пух и прах.
Мачты качались впереди, знакомые и ни разу не виданные Хорне и Ньют. Хорошо жить у моря, дышать волей и солью, видеть самых удивительных людей со всего мира. Даже отсюда, с узости Сельдяной улицы, убегавшей в порт и закрывавшей порт ломами, виднелись самые разные флаги с вымпелами. И хвосты племенных кобылиц, отрастающие до шести-восьми футов, выкрашенные красным и золотым. Это зашли ночью с моря бродяги-торговцы из Халифата. Салем-бей, хозяин трех длинных коракков, ходивших под парусами и на веслах, в Стреендаме был почетным гостем.
Мачты качались, опутанные паутинами снастей, с подвязанными парусами. Порт давно проснулся, но здесь моряков не донимали ежечасной работой кроме необходимой. На вантах с реями почти не виднелось черных точек вахты, занимавшейся такелажем. Ни к чему. Порт жил своей спокойной обыденностью, уже долетавшей с ветром.
Сельдяной рынок, последний на этом спуске к бухте, перебил портовые ароматы, но ненадолго. Хотя и несло с него, привычно и даже как-то по родному, сильно. Ньют и Хорне родились здесь. Их жизнь пахла так, как вонял сам рынок, все его несколько рядов крытых лавок: чешуей, рыбьей кожей, кишками, кровью, солью и дегтем со смолой. Смола с дегтем въедались в рыбаков накрепко, не выведешь пока живой и таскаешь улов из моря-кормильца.
– Тетка Илли, можно яблок? – Ньют остановилась у трех торговок не рыбой.
Полная и улыбающаяся, сама как печеное яблоко, Илли отсыпала им шесть штук. Ньют поделила поровну: Хорне с червяками, себе целые, с налитыми нетронутыми боками. Хайни не спорил, Ньют от одного вида червей могла начать злиться. Давно, в тяжелый голодный год, её семье пришлось несколько месяцев кормиться старыми сухарями, опуская те в кипяток, выгоняя мелких красных червячков.
Мачты качались, становясь все ближе. Пара поворотов и они оказались на месте, выйдя из тесной кишки Сельдяной, с ее узкими высокими домами, сжимавшимися над головой, стоками, еще не чищенными и совсем задушившими морской воздух. Смывать требуху и нечистоты станут после рыночного дня, когда никто не выплеснет рыбьих кишок, смешав их с хвостами да головами, оставшимися от господской дорогой рыбешки, разделываемой прямо тут.
– Хочу в море. – Хорне встал, рассматривая последний спуск и бухту.
– Там не воняет?! – усмехнулась Ньют.
– Еще как воняет, но там ветер.
– Скоро пойдем, – она сдунула выбившийся локон. – Точно тебе говорю.
Хорне кивнул, двинулся дальше. Ньют пойдет с ним и это плохо. Чем ближе становились таверны с кораблями, тем страшнее становилось Хайни. Настолько, что не понимал –
Когда только собираешься сделать что-то серьезное, оно кажется далеким. И вот первый шаг, а с ним и понимание: это не мечты с игрушками. Это самое начало его, Хорне-младшего, собственной водной дороги. И ему совершенно не хотелось начинать ее с плохого. За Ньют Хорне почему-то начал бояться все сильнее.
Море густо солило причал, старые камни, огораживающие людей от воды. Серые валуны поблескивали, принимая шлепки волн, грелись на редком солнце и тут же по ним стекала холодная вода. Внизу, на кромке, мочалило желто-зеленые водоросли, плавник, щепу, мусор с кораблей и чей-то одиноко плавающий башмак.
Хорне втянул в себя соленую резь ветра, бьющего с горловины бухты. Смешал со смолеными боками сотни кораблей, стоящих в гавани, острым перечным запахом пряностей, сгружаемых с южных судов. И понял главное: не бывать ему без моря. Совсем.
– Пошли в «Слона», – тянула за рукав Ньют, дергала и ныла в ухо, – пойдем!
Блэкбард? Хорне как стянуло зубы от холода, до того не хотелось идти к нему. Он повернулся к цепочке широких и невысоких лавок, таверн, Морской конторы, кузниц и канатных мастерских, пакгаузов-складов и видневшихся дальше доков. И улыбнулся.
Молдо, в своем красном колпаке, смолил трубочку у «Соленого Зайца», гостиницы и забегаловки, где любили собираться пройдохи, шпана и все веселое отребье порта. Молдо, ходивший на квартердеке у деда, был там своим в доску. А если кто сомневался, так широкий норгский нож-сакс, висящий на поясе, подсказывал правильную точку зрения. Хоп, чик, концы в воду, Молдо со спорщиками не мялся. Колкими обидными словами доводил до выхваченной стали, неуловимо цапал роговую рукояти ножа и все, Морской король принял нового поданного, с разваленным горлом и без воды в легких. От Молдо недорезанные под пирс не уходили, живодером тот никогда не был.
Улыбчивый и обманчиво добро-пузатый здоровяк с остатками седой пакли вкруг лысины, спрятанной под колпаком, махнул Хорне, подзывая к себе. Ньют, отвернувшись, нахмурилась, прижала старый сапог Хорне ногой:
– Не болтай о деньгах, Хайни, говори о призе с груза. Я за Блэкбардом!
– Зачем? – Хорне, тяжело закипая, начал злиться.
– Блэкбард не обещает, чего не может, а твой Молдо мед в уши льет!
– Молдо дед верил.
Ньют тихонько вздохнула:
– Но ты не дед, Хайни. Пока еще не дед.
Ньют была права. Как и частенько, в любых вопросах.
– Хорошо. Я тебя жду.
Молдо улыбался, темнея дырками с правой стороны, под шрамом, змеившимся от глаза и до подбородка, кувалдой торчавшего из бакенбард. Почесал седую шерсть, буйно лезущую через зеленую ткань рубахи, поправил теплый живот на пуху. Кивнул вслед устрекотавшей Ньют:
– Куда твоя малахольная дернула, младшой?
Хорне не любил, когда младшим называл кто-то, кроме отца с дедом. Но куда тут денешься, верно?
– Знакомых хочет поискать.
– Голова не трещит? – вчера Молдо не пил, ушел сразу, как деда спустили с баркаса к Морскому королю.
– Нет, все хорошо. Дело есть, Молдо.
Молдо приподнял густую, козырьком нависающую, бровь. Сплюнул, затер:
– Прямо-таки дело? А я младшой, уж хотел к тебе, «Котом» попытать, не собираешься ль по дешевке скинуть посудинку… А ты, эвон как, дело!
– Там есть где присесть, без лишних ушей? – Хорне кивнул на «Соленого Зайца».
Молдо пожал плечами, опять усмехнулся: