Порошок идеологии (сборник)
Шрифт:
Усталые люди вскакивали, дрожа, одевались, не попадая руками в одежду. Задержаться нельзя, хозяин пользуется каждым случаем: опоздаешь на полминуты – уже вписан прогульный день. А спину ломит после вчерашней работы, болит голова, телу так к хочется упасть на жесткие доски. Но на фабрике ждет усталая смена, чтобы сдать станки, занять места идущих на работу. Гудит гудок, и тысячи заспанных людей выливаются на улицу и текут в темноте к новой двенадцатичасовой работе.
Мужская казарма братьев Морозовых подымалась тоже.
Этот день на фабрике работали, как всегда. Струилась белая пряжа в прядильном отделении, стучали станки в ткацком, в отбельном, сушильном и шлихтовальном белый густой пар заполнял низкие мастерские.
Стояла жара, вентиляторов не было, сырой ветер, врываясь в открытые окна, пронизывал потных людей до костей.
В шлихтовальном отделении мелькали голые костлявые тела. Только Семен Яркин работал в пиджаке. Он подходил то к одному товарищу, то к другому, что-то тихонько передавая им.
Некоторые пугались, некоторые быстро хватали передаваемое, и все подозрительно косились на мастеров и проходящих мимо посторонних. В этот день все замечали, что уж очень часто бегал Семен в нижний общий клозет.
– Ну, как живем, Акимыч?.. – спросил ткач Родионов, подходя к соседу по работе. Тот только-что вернулся из клозета, Родионов видел, что он что-то быстро прячет в карман.
– Ничего, твоими молитвами!.. – хмуро ответил старик. Он не доверял разговорчивому соседу. Но Родионыч заметил что то, что он прячет, было смятой большой печатной бумажкой.
«Что-то много сегодня до ветру ходят!.. – подумал Родионов. – Осмотреть разве, что там такое?..»
Улучив свободную минуту, юн тоже спустился в клозет.
Здесь, на минуту отрываясь от дела, сходились рабочие перекинуться парой слов. Кучка из нескольких человек стояла у входа. В руках держали какие-то бумажки. Один рабочий кричал:
– А я говорю, правильно пишут!.. В самую точку!.. Говорю, царь во всем виноват. Не потакал бы фабрикантам – не было бы жандармов да казаков. Разве мы так бы с толстопузыми боролись! Мы бы им показали Кузькину мать!..
– Ну, ты не гуди! – возражал другой рабочий. – Государь-то наш здесь не при чем. Министры да генералы его обманывают. Он, батюшка, и не знает, как народу его живется. А бумажки эти, тьфу, народ бунтуют только!..
– Эх, ты, борода, – вмешался третий. – Что же он слепой, царь-то твой? А войну с япошками не он затеял?.. Тоже министры обманули?.. Зачем война? Рабочих и крестьян поубавить: очень уж много нас развелось!..
– Земли у нас маловато, – нерешительно сказал кто-то. – За землю, говорят, война. Земли крестьянам прирежут…
– Жди, прирежут!.. –
Он взмахнул прокламацией и замолчал, увидя входящего Родионова. Родионов подошел к кучке.
– О чем, братцы, калякаете?.. – Он прикурил у одного, – О забастовке, чай?.. Право, братцы, пора бастовать!.. Жизнь, прямо сказать, пошла невтерпеж. Листки здесь, слышно, какие-то раздают!.. Вот бы почитать…
Рабочие уходили один за другим.
– Нет, зачем бастовать… – вяло сказал последний. – Мы довольны, другие и не так еще живут. Нам бастовать не с чего. Вот, хочешь – прочти… – Проходя мимо Родионова, он сунул ему в руку свернутый листок.
Родионов жадно схватил листок. «Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия» – было напечатано на нем. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Товарищи, долго ли мы будем терпеть?» – Родионов сунул летучку в карман и снова вернулся к работе…
Двенадцатичасовой день кончился. Плотной шеренгой рабочие выстраивались у ворот. Перед выходом каждого раздевали, надсмотрщики быстро перебирали одежду и бросали ее дрожащим голым людям. Таков был обычай на фабрике Морозовых. Хозяева боялись воровства и принимали свои меры.
Родионов вышел один из первых. Отойдя от ворот, он вначале шел в общей толпе. Он терся среди других, прислушивался к разговорам. Завернув за угол, оглянулся, не следит ли кто-нибудь за ним. Потом бросился бежать, сломя голову, не оглядываясь по сторонам.
Он остановился на шумном перекрестке у огромной пестрой вывески «Трактир Русь». У трактира стояли извозчичьи пустые пролетки. Сквозь запотелые стекла шел яркий свет, доносилась хриплая музыка. Родионов отворил дверь и робко вошел внутрь.
Трактир был полон народом, говором и звуками гармошки. Запах жареного мяса и водочный крепкий дух сразу охватили усталого ткача. На дощатом возвышении в углу два гармониста в черных поддевках с серебряными поясами наяривали плясовую.
Половые с салфетками через плечо тащили к выходу человека в серой шинели.
Человек был пьян, он не хотел уходить, он цеплялся ногами за ножки столиков. Посетители хохотали, глядя на даровое представление. Хозяин с черными бакенами, в оловянных очках, подбоченившись, стоял за прилавком.
– Бей его, я его знаю! – зычно кричал хозяин. – Мишка, руку ему крути!.. Ванька, дверь открой пошире!.. – Половые понатужились, и, взмахнув руками, пьяница вылетел за дверь.
«Вот это жизнь! – с завистью подумал Родионов. – Не то, что наша рабочая доля!.. Жрут – сколько влезет, спят – сколько могут!..»
Он бочком пробрался мимо столов и подошел к хозяину за стойкой.
– Тебе что?.. – строю спросил хозяин. – А, это ты!.. Пройди, они ждут! – Он отвернулся и стал резать ломтями сероваторозовую колбасу.