Порою нестерпимо хочется...

По западным склонам гряды Орегонских гор… видишь: с воем и плачем вливаются притоки в Ва-конду Аугу…

Сначала мелкие ручейки среди клевера, конского щавеля, папоротников и крапивы… они то появляются, то исчезают, постепенно образуя будущие рукава. Потом сквозь заросли черники, голубики, брусники, ежевики ручейки сливаются в речки. И наконец, уже у подножий, мимо лиственниц и сосен, смывая обрывки коры и нежной хвои, — среди зелено-голубой мозаики серебристых елей — начинается настоящая река, вот она обрушивается футов на пятьсот вниз, и видишь: спокойно стекает в поля.

Если

взглянуть с шоссе, сначала она кажется потоком расплавленного металла, словно алюминиевая радуга, словно ломоть ущербной луны. Но чем ближе подходишь, тем острее чувствуешь влажное дыхание воды, видишь гниющие, сломанные ветви деревьев, обрамляющие оба берега, и пену, которая равномерно колышется, повинуясь малейшей прихоти волн. А еще ближе — и видна уже только вода, плоская и ровная, как асфальтовое покрытие улицы, и лишь ее фактура напоминает плоть дождя. Ровная улица сплошного дождя, даже в периоды -наводнений, а все потому, что ложе у нее гладкое и глубокое: ни единой отмели, ни единого камня, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, лишь круговерть желтой пены, несущейся к морю, да склоненные заросли тростника, который упруго дрожит при беззвучных порывах ветра.

Ровная и спокойная река, скрывающая саблезубые челюсти своих подводных течений под гладкой поверхностью.

По ее северному берегу пролегает шоссе, по южному — горный кряж. На расстоянии десяти миль через нее нет ни одного моста. И все же на том, южном, берегу, словно нахохлившаяся птица, сурово восседающая в своем гнезде, высится старинный деревянный двухэтажный дом, покоящийся на переплетении металлических балок, укрепленных песком, глиной и бревнами. Смотри…

По оконным стеклам бегут потоки дождя. Дождь пронизывает облако желтого дыма, который струится из замшелой трубы в низко нависшее небо. Небо темнеет от дыма, дым светлеет, растворяясь в небе. А за домом, на волосатой кромке горного склона, ветер смешивает все оттенки, и кажется, что уже сам склон струится вверх темно-зеленым дымом.

На голом пространстве берега между домом, и бормочущей рекой взад и вперед носится свора гончих, завывая от холода и бессилия, воя и тявкая на какой-то предмет, который то ныряет, то снова появляется на поверхности воды, но вне их досягаемости — он привязан к концу лески, которая тянется из окна второго этажа.

Подтягивается, делает паузу и медленно опускается под проливным дождем — это Рука, обвязанная за кисть (видишь — просто человеческая рука); вот она опустилась вниз, туда, где невидимый танцор выделывает замысловатые пируэты для изумленной публики (просто рука мелькает над водой)… Для лающих собак, для мерцающего дождя, дыма, дома, деревьев и людей, собравшихся на берегу и дерущих глотки: «Стампер! Черт бы тебя побрал, Хэнк Стамммпер!»

Да и для всех остальных, кому не лень смотреть.

С востока, там, где шоссе проходит через горный перевал, где шумят и плещут ручьи и речушки, по дороге из Юджина к побережью следует президент профсоюза Джонатан Бэйли Дрэгер. Он пребывает в каком-то странном состоянии — в основном, как ему кажется, из-за гриппа, который он подхватил, — ощущение раздвоенности соединяется с удивительно ясной головой. Впрочем, и предстоящий день вызывает у него противоречивые чувства: с одной стороны, он радуется тому, что уже скоро ему удастся выбраться из этого грязного болота, а с другой стороны, его приводит в уныние благотворительный обед, в котором он должен участвовать вместе с официальным представителем Ваконды Флойдом

Ивенрайтом. Ничего веселого он от него не ожидал — те несколько раз, что он встречался с Ивенрайтом по поводу всей этой истории со Стампером, не доставили ему никакого удовольствия. И все равно он был в хорошем расположении духа: сегодня они покончат со Стампером, да и со всеми делами по Северо-Западу, и он не скоро должен будет к ним вернуться. Уже завтра он сможет двинуться к югу и подлечить свою чертову простуду витамином D в Калифорнии. Всегда его здесь преследуют простуды. И коленки болят. Сырость. Неудивительно, что здесь каждый месяц пара-тройка людей отправляется на тот свет — или тонут, или просто сгнивают заживо.

И все же, несмотря на этот непрекращающийся дождь, — он скользит взглядом по плывущему за окном пейзажу — эта местность не лишена привлекательности. Что-то в ней есть покойное, приятное, естественное. Конечно, Господь свидетель, хуже, чем в Калифорнии, но погода здесь несравнимо лучше, чем на Востоке или Среднем Западе. И земля здесь щедрая. И это тягучее и гармоничное индейское название: Ваконда Ауга. Уа-кон-дау-ау-гау. <Ваконда — бог-творец, верховное божество в индейской мифологии.>

И эти дома, тянущиеся вдоль берега — одни ближе к шоссе, другие — к воде, — очень симпатичные и совсем не производят унылого впечатления, (Дома ушедших на пенсию фармацевтов и кузнецов, мистер Дрэгер.) А все эти жалобы по поводу невыносимых трудностей, вызванных забастовкой… Эти дома совершенно не производят впечатления, что их обитатели переживают невыносимые трудности. (Дома, посещаемые туристами на уикэндах и в летнее время теми, кто проводит зиму в долине и достаточно зарабатывает, чтобы позволить себе ловлю лосося, когда тот идет вверх по реке на нерест.) И вполне современные — кто бы мог подумать, что в такой отсталой местности можно встретить такие очаровательные домики. Современные и построены со вкусом. В стиле ранчо. С широкими дворами для подсобных построек между домом и рекой. (С широкими дворами, мистер Дрэгер, между домом и рекой, чтобы ежегодный подъем воды в Ваконде Ауге на шесть дюймов мог беспрепятственно собирать свою дань.) Но вот что странно: полное отсутствие домов на берегу, ну, конечно, за исключением дома этого проклятого Стампера. Хотя разумнее и удобнее было бы строить дома на берегу. Эта нерациональность всегда производила на него странное впечатление.

Дрэгер ведет свой «понтиак», вписываясь в повороты, образуемые изгибами реки; от небольшой температуры и чувства сытости он словно тает: сердце его переполняет ощущение выполненного долга, и он бесцельно забавляется размышлениями об особенностях домов, в которых нет ничего особенного. Обитателям этих домов известно, что значит жить на берегу. Даже жителям современных летних коттеджей это известно. Старые же дома, самые старые, построенные на кедровых сваях первыми поселенцами в начале девятнадцатого века, давным-давно уже подняты и оттащены подальше от берега взятыми внаем тягловыми лошадьми и быками. А те, что слишком велики, были брошены на милость реки, которая медленно, но неустанно подтачивала сваи.

Много домов уже погибло таким образом. В те годы они все хотели быть поближе к воде из соображений удобства, поближе к дороге, своему «водному шоссе», как зачастую называли реку в пожелтевших газетах, до сих пор хранящихся в библиотеке Ваконды. Переселенцы спешили застолбить участки, еще не подозревая, что их водное шоссе имеет дурную привычку подмывать свои берега, заодно уничтожая все, что на них находится. Прошло немало времени, прежде чем они познакомились с этой рекой и ее замашками. Вот, скажем: