Порождение тьмы

Ферринг Дэвид

Кажется, этим приспособлением дварфы собрались снимать с него доспехи.

Но как можно снять то, что является частью его самого?

С ужасом он смотрел, как паук начал медленно подползать к нему, двигая лапами, вооруженными различными инструментами. И вот они заработали, вгрызаясь, врубаясь в бронзовые доспехи, в его плоть, в его кожу.

До этого он считал, что мучится от боли, однако то, что он почувствовал теперь, нельзя было описать никакими словами. Он дикой боли он перестал что-либо соображать, только крепко зажмурил

глаза, чтобы не видеть, как его вскрывают заживо. Но даже сквозь зажмуренные, залитые слезами боли глаза он видел, как блестят острые инструменты, терзающие его плоть.

И вдруг впервые за много веков вечной муки он смог закричать, завопить от мучительной боли.

И чей-то далекий голос произнес:

– Он умер, хозяин.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Он был свободен от доспехов. Более того, он был свободен от своего тела…

Он чувствовал, что его куда-то уносит.

Но кто он?

Что он такое? Его сущность отделилась от физической оболочки. У него не было глаз, но он видел. А то, что он видел, был он сам, человеческое существо внутри доспехов.

Ему казалось, что он висит под потолком, а металлический паук закрывает собой всю комнату, но его глаза способны видеть и сквозь паука.

На полу валялись куски доспехов, оторванные от плоти – его плоти. Или того, что было его плотью…

То, что оказалось под ними, было не что иное, как труп, безжизненный труп. Он был по-прежнему скрыт доспехами, но сквозь бронзу проступало человеческое тело.

Оно было покрыто какой-то красной паутиной; сквозь полупрозрачную кожу ясно проступали артерии.

Фигуру окружал некий металлический щит, под которым трудились четверо дварфов и человек, облаченный в серебряные доспехи; на дварфах были шлемы и металлические перчатки.

Дварфы, передвигая рычаги, управляли механизмом-пауком, заставляя его двигать когтистыми лапами. За его работой они следили с помощью целой системы зеркал, установленных на специальной панели.

Сверкающие штуки с черными пустотами продолжали разбирать доспехи.

Но существо, над которым они трудились, было уже мертво. Он был мертв. Он не чувствовал боли, больше не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, поскольку утратил физические ощущения.

Ибо они перестали быть физическими. Собственная оболочка больше его не удерживала, она умерла, но он продолжал жить. Он стал больше чем просто тело, гораздо больше.

Его сущность жила, а она составляла его самую большую и важную часть. Она появилась еще до его рождения, потом была заключена в оболочку – так же, как бронзовые доспехи стали оболочкой для его тела.

Теперь оно было свободно, хотя и слишком поздно: освобождение досталось ему ценой гибели смертной оболочки.

Зато освободилась его душа.

Он смотрел на то, что когда-то было его плотью и костями. Он покинул свое тело без всякого сожаления и так же легко, как сбрасывал изношенную одежду.

Не

было больше связи между его временной физической оболочкой и его истинной сущностью.

Он поднимался все выше, выше, легко пройдя сквозь потолок, сквозь твердый камень, потом еще выше, поднявшись над крышами города, над его шпилями и башнями, туда, где было открытое пространство и много воздуха, потом еще выше, еще.

Внизу лежал Миденхейм, город, высеченный в скалах. Он казался ему игрушечным. Дороги и поселения, реки и леса – все это лежало, словно живая карта.

Он видел, что где-то далеко внизу суетятся сотни, тысячи существ. Это были люди, как и он когда-то. И, как и его, их жизнь не имела ровно никакого значения.

Освободившись от тела, душа вернула его прежние воспоминания. Он вспомнил. Он вспомнил Вольфа.

Вольф – вот кто рассказывал ему о Миденхейме; а тот, кто учил его обращаться с топором, был дварфом, который, кстати, научил его понимать их древний язык.

Он вспомнил и Кристен. Вот почему он пустился в погоню за армией чудовищ, которые разрушили шахтерский поселок и перебили всех его жителей; он искал ту девушку.

Летя высоко над землей, он мог бы легко найти Кристен – если она была еще жива.

Но даже если она и умерла, что с того? У него остались воспоминания, правда, теперь они ему не принадлежали, они перестали быть его воспоминаниями.

Теперь он принадлежит другому миру.

Он поднимался все выше, все быстрее.

Раскинувшийся под ним город уходил все дальше, теперь он мог окинуть взглядом всю Империю. Он даже мог различить то уединенное, заброшенное место, где когда-то стояла его деревня и где он провел много лет своей земной жизни. Но теперь это не имело значения, теперь не имело.

Он видел Кислев; его границы были окрашены в странные, неестественные цвета – далее начинались владения Хаоса.

Море Когтей, Срединное море, Великий Западный океан, Южное море, их зеленые и синие тона переходили в коричневые там, где начинались земли Старого Света; он видел их все, он видел даже те земли, которых не было на карте, или они были изображены неточно или вовсе неправильно, поскольку картографы брали за основу рассказы путешественников.

Поднимаясь все выше, он летел над далекими землями и сказочными странами, над неоткрытыми островами и землями, не имеющими названия, над неизвестными морями и затерянными океанами.

Все это было ничто. Весь мир, эта лежащая внизу сфера, превратился в одну крошечную песчинку.

Он поднялся над планетой и двумя пылинками – маленькими лунами, вращающимися вокруг нее. Он поднялся выше солнца, ставшего для него не более чем искоркой.

Дальше, быстрее, еще выше, глубже, сквозь свет, мимо солнц, бесконечно маленьких и бесчисленных.

В самое сердце Вселенной – и дальше, туда, где нет расстояний и времени, где миллиарды звезд слились в одну, потом потускнели и исчезли.