Портниха
Шрифт:
— Похоже, мне придется побеседовать с этим священником.
— Я сказала ей, что он безвреден.
— Едва ли, — хмыкает Дарклинг, — но он — доверенное лицо короля. Пока это всё, что имеет значение.
Наступает неловкое молчание. Мы выходим из-за деревьев на грязную дорогу, ведущую к тренировочному залу и конюшням. Дарклинг знает, что это еще не вся информация, но я пока не готова ей поделиться.
В это время дня здесь всегда пусто, не слышно ни звука, кроме фырканья лошадей в стойлах. В зимнем воздухе пахнет конским потом, навозом и сеном. Я морщу носик. Стоит немного отойти
В западном стойле — шесть одинаковых вороных коней. Их всегда запрягают в экипаж Дарклинга. Дойдя до ограждения, парень тихо свистит, и один из коней трусит к нам, подергивая шелковой гривой.
Я достаю клочок бумаги из рукава и вручаю его Дарклингу.
— Снова письмо следопыту, — говорит он без всякого удивления.
— Она боится, что его убили в битве, но пока не внесли в список умерших, — я мешкаю, а затем добавляю: — Еще мне кажется, что она боится, что он жив и забыл о ней.
Он изучает бумажку, после чего возвращает ее мне. Затем гладит длинную бархатную лошадиную морду.
— Что мне ей сказать? — спрашиваю я.
— Правду, — он поворачивается ко мне. — Скажи ей, куда перенаправили мальчишку.
— Она подумает…
— Я знаю, что она подумает, Женя.
Я прислоняюсь к ограждению, повернувшись спиной к загону, и начинаю теребить бумажку. Дарклинг что-то тихо нашептывает коню, но я не могу разобрать слова.
Я боюсь встречаться с ним взглядом, но все же набираюсь храбрости спросить:
— Тебе совсем на нее плевать?
Повисает короткая пауза.
— Что ты в действительности хочешь знать, Женя?
Я пожимаю плечами.
— Она мне нравится. Когда это все закончится…
— Хочешь знать, простит ли она тебя?
Я провожу пальцем по кривоватым строкам, написанным рукой Алины, по острым и косым буквам. У меня уже очень давно не было такой подруги.
— Возможно, — тяну я.
— Не простит.
Подозреваю, что он прав. Я бы не простила. Просто не думала, что для меня это будет иметь такое значение.
— Решай сама, — говорит он. — Я прикажу принести письма тебе.
— Ты их сохранил?
— Отправь их. Верни ей. Делай то, что считаешь нужным.
Я внимательно присматриваюсь к нему. Все это кажется какой-то уловкой.
— Ты же не всерьез?
Дарклинг оглядывается на меня через плечо, пронзая своими серыми очами.
— Старые связи, — говорит он, в последний раз похлопав коня и отталкиваясь от ограждения. — Алине от них никакого проку. Они лишь привязывают ее к той жизни, которой больше нет.
Бумага начинает рваться под моими пальцами.
— Она страдает.
Дарклинг быстро касается меня рукой, и я замираю. Его сила проникает в мое тело речным потоком и успокаивает. Лучше не думать о том, куда меня может занести это течение.
— Ты тоже страдала.
Он оставляет меня у загона, а я продолжаю стоять, разворачивая и вновь сворачивая бумагу с именем следопыта.
***
Королева действительно устраивает праздник. Переобувшись и избавившись от запаха конюшни, я обнаруживаю ее сидящей за туалетным столиком, пока служанка укладывает ей волосы.
— Женя справляется с этой задачей лучше любой из вас, — говорила она, прогоняя прислугу. — Принесите нам чай и что-нибудь сладенькое.
Я с радостью подмечаю, что девушка отвратительно выполняет свою работу: прическа красивая, но она не подходит королеве. Я бы заколола шпильки выше и оставила бы локон у ее лица.
— Ты опоздала, — рявкает она, заметив меня в зеркале.
Я делаю реверанс.
— Прошу прощения, моя царица.
Проходит час, прежде чем я заканчиваю работать над ее лицом и шеей; к тому времени все служанки давно ушли. Кожа на скулах королевы неестественно натягивается, а ее глаза становятся такого яркого цвета индиго, что никто не поверит в их натуральность. Но она хотела, чтобы их оттенок сочетался с цветом платья, и я не стала спорить. Тем не менее, это сводит меня с ума. Снова руки чешутся! Я не могу пройти мимо косо висящей картины и не поправить ее. А королева всегда перебарщивает — еще, еще, пока черты ее лица не начинают искажаться.
Она что-то напевает себе под нос, посасывая кусочек лукума, глазированного в розовом масле, и воркует с собачкой, свернувшейся у нее на коленях. Когда я наклоняюсь, чтобы поправить бантики на ее туфлях, женщина рассеяно упирается рукой мне в плечо — выглядит это ласково, почти как если бы она почесала меня за ушком. Иногда она забывает, что ненавидит меня. Будто я все еще ее драгоценная служанка, куколка, которую она любила наряжать и показывать своим друзьям. Хотела бы я сказать, что меня воротило от такого отношения, но, по правде, я наслаждалась каждой минутой.
Среди Гриш я не выделялась — симпатичная девушка со скромным талантом. Но в Большом дворце меня холили и лелеяли. По утрам я приносила королеве чай, и она распахивала передо мной объятия. «Моя красавица! — кричала она, а я бежала к ней со всех ног. — Куда пойдем сегодня? Прогуляемся по саду или отправимся в город? Может, подберем тебе новое платье?»
Тогда я не понимала, что ускользало от меня: я отдалялась от других Гриш, теряла с ними связь, не ходя на занятия, перестала узнавать интересные слухи из их мирка, перестала спать с ними под одной крышей. Но у меня не было времени, чтобы поразмыслить над этим. Королева кормила меня сахарными сливами и вишней в имбирном сиропе. Мы раскрашивали шелковые веера и обсуждали модные романы с ее подругами. Она позволила мне выбрать ей щенка, и мы часами подбирали ему имя. Она научила меня правильно ходить и делать реверанс. Ее невозможно было не обожать.
Даже теперь мне трудно не поддаваться привычке любить ее. Королева такая уверенная, такая царственная — образец грации и величия. Я помогаю ей надеть шаль из роскошного фиолетового шелка, который лишь подчеркивает яркое сияние ее глаз. Затем приступаю к работе над венами на руках.
— Костяшки не выглядят отёкшими? — спрашивает она. Ее пальцы отяжелели от количества украшений — сапфировых ободков с изумрудом Ланцовых в центре. — Кольца сдавливают кожу.
— Нет, выглядят нормально… — начинаю я. Женщина хмурится. — Сейчас же ими займусь.