Портрет Дориана Грея. Кентервильское привидение. Тюремная исповедь
Шрифт:
Дориан Грей вздохнул с огромным облегчением. На щеки вернулся румянец, на губах заиграла улыбка. Кризис миновал. На некоторое время он в безопасности. Он почувствовал бесконечную жалость к художнику, сделавшему такое необычное признание, и задался вопросом, способен ли он сам попасть под настолько мощное влияние личности друга. Лорду Генри свойственно некое опасное очарование, но не более. Он слишком умен и циничен, чтобы увлечься им всерьез. Встретится ли ему в жизни кто-нибудь, достойный подобного преклонения? Интересно, что еще готовит ему жизнь?
– Дориан, для меня просто немыслимо, что ты разглядел это на
– Кое-что я заметил, – отвечал юноша, – кое-что довольно любопытное.
– Значит, ты не против, если я взгляну?
Дориан покачал головой:
– Даже не проси, Бэзил. Я не могу тебе позволить смотреть на портрет.
– Когда-нибудь ведь ты разрешишь?
– Никогда!
– Что ж, пожалуй, ты прав. Теперь прощай, Дориан. Ты – единственный человек в моей жизни, который повлиял на мою живопись. Лучшие мои работы я создал благодаря тебе. Ты даже не догадываешься, чего мне стоило в этом признаться!
– Дорогой Бэзил, в чем таком необычном ты признался? Ты всего лишь сказал, что слишком сильно мной восхищаешься. Это даже не комплимент.
– Это и не задумывалось как комплимент. Это была исповедь. И теперь я чувствую, будто чего-то лишился. Пожалуй, некоторые чувства не стоит облекать в слова.
– Я весьма разочарован твоей исповедью.
– Чего же ты ожидал, Дориан? Ведь больше ты на картине ничего не заметил? Или есть еще что-то?
– Нет, больше ничего. Почему ты спрашиваешь? Послушай, довольно твердить о своем преклонении! Это глупо. Бэзил, мы с тобой друзья, и пусть так будет всегда!
– У тебя ведь есть Гарри, – грустно проговорил художник.
– Ах уж этот Гарри! – воскликнул юноша со смехом. – Гарри целыми днями изрекает вещи невероятные, а по ночам занимается вещами сомнительными. Именно так я и хотел бы жить. И все же вряд ли бы я пошел к Гарри, попади я в беду. Скорее я отправился бы к тебе, Бэзил.
– Ты будешь мне снова позировать?
– Ни за что!
– Дориан, своим отказом ты ломаешь мне жизнь. Никому не суждено встретить свой идеал дважды. Редко кому вообще удается его встретить.
– Бэзил, мне трудно объяснить почему, но я не смогу тебе позировать никогда. В портрете есть нечто роковое. Он живет собственной жизнью… Я буду заглядывать к тебе на чай. Удовольствие ничуть не меньшее!
– Для тебя-то точно, – с сожалением проговорил Холлуорд. – Что ж, прощай. Жаль, что нельзя снова взглянуть на портрет. Хотя я тебя вполне понимаю.
Когда художник вышел, Дориан усмехнулся сам себе. Бедняга Бэзил! Как мало он догадывался об истинной причине! И как странно, что вместо того, чтобы открыть свою тайну, юноше удалось почти случайно вытрясти тайну из своего друга! Как многое он понял после его чудно?й исповеди! Нелепые приступы ревности, безумная преданность, непомерные панегирики, странная замкнутость – теперь он все понял и проникся к художнику сочувствием. В дружбе, окрашенной любовью, всегда есть нечто трагическое.
Он вздохнул и позвонил слуге. Во что бы то ни стало портрет надо спрятать. Риск разоблачения слишком велик. Просто безумие оставлять его хотя бы на час в комнате, куда может зайти любой из его друзей.
Глава 10
Вошел слуга, и Дориан посмотрел на него пристально, гадая, не взбрело ли ему в голову
Медленно проговаривая слова, он велел слуге позвать экономку, затем отправиться в багетную мастерскую и попросить незамедлительно прислать двух человек. Ему показалось, что уходя Виктор покосился на ширму. Или просто разыгралось воображение?..
Вскоре в библиотеку суетливо вбежала миссис Лиф в черном шелковом платье и старомодных нитяных перчатках на морщинистых руках. Дориан спросил у нее ключ от классной комнаты.
– От старой классной комнаты, мистер Дориан? – воскликнула она. – Там же полно пыли! Прежде, чем вы войдете, нужно все как следует прибрать. Вы не должны входить туда, сэр! Нет, в самом деле, не стоит.
– Пыль меня не волнует, миссис Лиф. Просто дайте ключ.
– Сэр, если вы туда войдете, то весь будете в паутине! Ее же почти пять лет не открывали – с тех пор, как умер его светлость.
При упоминании деда Дориан поморщился. Память о старике была ему ненавистна.
– Неважно. Я просто хочу осмотреть комнату, вот и все. Дайте мне ключ.
– Вот он ключик, сэр, – засуетилась экономка, перебирая связку дрожащими руками. – Вот он. Сейчас я его сниму. Но вам же не вздумается там поселиться, сэр? Внизу ведь гораздо удобнее!
– Нет же, нет! – раздраженно вскричал юноша. – Спасибо, миссис Лиф. Можете идти.
Она помялась и завела речь о домашних делах. Он вздохнул и сказал, что в подобных вопросах целиком полагается на нее. Экономка ушла, расплывшись в улыбке.
Едва за ней закрылась дверь, Дориан положил ключ в карман и осмотрелся по сторонам. Его взгляд упал на огромное лиловое атласное покрывало – великолепное полотно работы венецианских мастериц конца семнадцатого века, украшенное богатой золотой вышивкой, – которое его дед обнаружил в монастыре под Болоньей. Да, вполне сгодится, чтобы завернуть ту жуткую штуку. Вероятно, некогда его использовали как погребальный покров. Теперь же савану придется скрывать разложение иное, куда худшее, чем несет смерть, и ужасам не будет конца. Грехи Дориана Грея для изображения на холсте – что черви для трупа. Они исказят и сожрут его красоту. Они осквернят его и опорочат. И все же портрет не умрет. Он будет жить вечно.
Дориан содрогнулся и пожалел, что не открыл Бэзилу настоящую причину, вынудившую его спрятать портрет. Бэзил помог бы бороться с влиянием лорда Генри и другими, более опасными искусами, исходившими уже от его собственной натуры. Любовь, которую к нему испытывал художник (ведь он действительно любил Дориана), была чувством исключительно благородным и возвышенным. Она не ограничивалась преклонением перед красотой тела, которое рождается в чувственном восприятии и гибнет, когда чувства пресыщаются. Его любовь походила на любовь Микеланджело, Монтеня, Винкельмана и даже самого Шекспира. Да, Бэзил мог бы его спасти. Однако теперь слишком поздно. Прошлое всегда можно уничтожить. Это достигается посредством раскаяния, отрицания или забывчивости. А вот будущее неотвратимо. В юноше бушевали страсти, неистово ищущие выхода, и порочные мечты, жаждущие воплотиться в реальность.