Портрет Мессии
Шрифт:
Пилат, который при обычных обстоятельствах стравил бы этих людей с посланцами Ирода Антипы, мрачно слушал их доводы. Но стоило им заговорить о десяти тысячах евреев под окном спальни, как он не выдержал.
— Вы что же, вообразили, что наместник Цезаря испугается причитаний этих сумасшедших?
Гости тотчас поняли свою ошибку и сменили тему. Заговорили о коррупции в окружении Антипы, правда в самых общих чертах. Кроме того, Ирод женился на супруге брата. Нет, разумеется, были и другие времена, когда Антипа произвел в Риме впечатление, но те дни давно позади. Он носит имя своего отца, но талантов его не унаследовал.
Пилат спросил посланцев Филиппа,
То было до его грехопадения, — ответил один из гостей с раздражающей уверенностью в собственном превосходстве.
Я должен почитать друзей императора, пока они являются его друзьями. Вы правильно поступаете, призывая Тиберия к санкциям против брата Филиппа, если, конечно, это и есть ваша истинная цель. Что же до меня, я буду молиться лишь о мире и процветании.
С этими словами он резко развернулся и вышел, давая понять, что обсуждать больше нечего. Отдал распоряжения, чтобы гости ни в чем не нуждались; впрочем, на закате их следует проводить к воротам. Он не сердился на посланников: они делали свою работу. Истинной проблемой были десять тысяч евреев, которые уже стоят поперек горла. Он слышал их бормотание во время трапез, в постели, даже в главном зале. Прошло уже четыре дня; за все это время они не проглотили ни крошки, но и у него пропал аппетит! Ни минуты покоя! Последняя ночь была худшей из всех. Они непрестанно бубнили, при этом казалось, что звук выходит из одного горла, и заснуть так и не удалось. На рассвете он вошел в спальню Прокулы и увидел: она стоит на террасе и смотрит на них вопреки его приказаниям.
По моим расчетам, они обходятся без пищи вот уже восемь дней, — сказал он.
Прокула залилась краской; он застал ее врасплох. Но извиняться за свой проступок не стала.
— Вы напугали меня, господин.
— Как спалось? — спросил Пилат.
Прокула продолжала смотреть на евреев.
— Они не мешают мне, господин. Молитва их похожа на песню. Я даже стала привыкать к ней.
— К звуку или смыслу?
Она покраснела и не ответила.
— Впрочем, неважно, — сказал он. — Я не намерен больше терпеть это.
— Может, стоит дать им то, о чем просят?
— Может, тебе стоит больше ценить собственную жизнь. — Поймав на себе удивленный взгляд жены, Пилат пояснил: — Я не принимаю советов от рабов и женщин, Прокула. А те глупцы, кто смеет их давать, пусть пеняют на себя!
— Но еще до того, как это началось, вы спрашивали моего мнения. Считаю ли я это хорошей идеей.
— И ты подумала, что это отличная идея.
— Нет, это вы так считали! Я просто с вами согласилась. И кажется, допустила ошибку.
— Ошибка в том, что ты противишься воле своего супруга!
На следующее утро Пилат проснулся рано — снова разбудили молитвы евреев. Не вставая с постели, он вызвал адъютанта. Корнелий явился и вытянулся по стойке «смирно» перед своим господином, пытаясь побороть последствия попойки накануне вечером — от него так и разило перегаром и сирийскими шлюхами.
— Вызови когорту пехотинцев в полном боевом снаряжении, центурион. Собери на большом стадионе, туда же пусть явится эскадрон кавалерии для поддержки. Кроме того, надо, чтобы ты взял центурию для сопровождения наших гостей на стадион, где я объявлю им свое решение. Сделай так, чтобы евреи не видели никого, кроме этой центурии, пусть легионеры и всадники стоят в укрытии до тех пор, пока я не дам тебе сигнала приготовиться к атаке. У них будет последний шанс. Если
Корнелий отправился выполнять приказ.
Пилат вызвал цирюльника и, пока тот брил и причесывал его, надиктовал несколько писем. Затем он с аппетитом позавтракал: хлеб в вине, яйца и мульсум напиток из меда и вина. Рабы облачили его в полное военное обмундирование, прокуратор сел на коня и двинулся к большому стадиону. Эскорт его состоял из полудюжины слуг и взвода офицеров. Корнелий встретил Пилата у ворот стадиона и доложил, что все готово. Наместник въехал на арену — евреи, собравшиеся там, приветствовали его все тем же заунывным бормотанием. Пилат поздравил себя с верным решением. Он положит всему этому конец. Конь его загарцевал перед толпой, и он отдал приказ Корнелию — заставить их всех замолчать.
Корнелий вскинул руку. Постепенно молитва стихла. Вы должны сказать наместнику, что вы хотите! — прокричал центурион на латыни.
Слова его тут же перевели, и один из евреев шагнул вперед. Он заговорил на латыни, на удивление правильно и бегло.
— Мы желаем, чтобы никаких изображений, будь то человек, зверь или языческий бог, не было внутри стен священного города Иерусалима. Это место нашего храма, дом нашего бога, и он запрещает нам смотреть на подобные образы.
— Во всей империи только один город противостоит закону, согласно которому штандарты должны быть размещены в публичных местах, ответил Пилат. — То, чего вы требуете от меня, оскорбляет императора. Ни один разумный человек не осмелится на такое, но я готов пойти вам навстречу. Я человек трезвомыслящий. Примите то, что я приказал разместить в городе Иерусалиме, и я обещаю, что не стану требовать никаких других уступок. Иерусалим всегда отличался от других городов империи: евреи пришли на помощь Юлию Цезарю, когда он нуждался в друзьях. Август Цезарь это помнил и признавал, и Тиберий продолжает ту же традицию. Я ничего не хочу менять. У меня одно требование: закон распространяется на всех! Это вопрос принципа, и мой предшественник, наместник Грат, должен был воплотить данное правило в жизнь, но ему просто недостало решимости.
Ты осквернил наш город! — воскликнул еврей.
Пилат, который уже вдоволь наслушался подобных обвинений, вдруг ощутил, как в нем закипает гнев, и уставился на человека, столь бездумно выкрикнувшего эти слова. Это был худощавый темноволосый мужчина среднего роста, наделенный красотой, которую Пилату редко доводилось видеть. У него были глаза фанатика и голос, за которым следуют толпы.
— Что же касается закона, — продолжил еврей тоном убежденного в своей правоте оратора, — то твой приказ противоречит всем соглашениям между нашими народами. Поэтому мы покорно просим тебя убрать образ!
— Как твое имя? Я хочу знать, с кем говорю.
— Меня зовут Иудой, — ответил мужчина.
— Что ж, самое подходящее имя для мятежника. Если не ошибаюсь, Иудой звали человека, который едва не погубил всех евреев в войне после смерти Ирода. Центурион, дай нашему Иуде ответ на все его молитвы!
Корнелий выхватил меч и прокричал команду:
— Солдаты Рима! Вперед!
Из-за сидений амфитеатра поднялись пехотинцы с обнаженными мечами, а на арену ворвались всадники в боевом строю, в мгновение ока окружив толпу. Двигались они плотным строем, словно на поле боя, сверкали на солнце клинки. Не успели просители оглянуться, как оказались в полной власти наместника. А тот что-то тихо сказал центуриону, и Корнелий прокричал новую команду. Войска дружно остановились.