Портрет неизвестной в белом

Въезд в Омск произошел отнюдь не на рассвете и совсем не так, как предполагалось.

Потом, когда Саня и Леша проводили разбор полетов, они пришли к выводу, что все началось с этого моста через Ишим, ремонтируемой дороги и объезда, в который послали их гаишники (или, как теперь следовало говорить, хотя это глупо и язык сломаешь, гибэдэдэшники).

Коротко

говоря, часа в два с небольшим ночи, то есть в самую, хоть и недолгую, летнюю темень, вместо того чтобы выбраться на федеральную трассу и двигаться по ней к Омску, путешественники оказались на узком проселке, петлявшем в немыслимой глухомани.

Попетляв минут двадцать, они вдруг почти уперлись в опущенный шлагбаум. С двух сторон от него виднелись ряды колючей проволоки.

– Это чего, Калуга? – ошарашенно спросил Саня. – Мы куда запоролись-то?

Леша, пригнувшись к рулю, всматривался в сто лет не крашенный металлический шлагбаум. И увидел то, чего ожидал, – высунулось дуло. И вслед за ним раздался голос – надо сказать, не очень уверенный, а скорее даже растерянный, – во всяком случае, не такой, какой подобает часовому:

– Стой, кто идет?

– Тут что, воинская часть, что ли? – спросил Саня Лешу и сам ответил: – Не-а. Не похоже.

Слегка развернувшись, Леша осветил фарами большой стенд слева от шлагбаума.

На нем они увидели следующее: ярко-красными буквами была выведена отнюдь не выцветшая, а явно заботливо подновляемая надпись: «Совхоз “Победа социализма”», пониже – портрет Леонида Ильича Брежнева с молодыми густыми бровями, им обоим, в отличие от их пассажиров, до боли знакомый. Еще ниже – плакат: «Слава доблестным советским воинам-интернационалистам, сражающимся за свободу и независимость Афганистана! Смерть американским захватчикам!».

А к нижней рейке прикреплен разворот свежей газеты, по формату – бывшей, советского времени, заводской малотиражки. Бросался в глаза крупный заголовок – «Правда».

– Ну все, Калуга, концы – у меня крыша едет, – пробормотал Саня и прибавил шепотом несколько неразборчивых слов.

– Стой, стрелять буду! – крикнул голос, обретя некоторую уверенность.

Леша высунулся слегка из окна и сказал миролюбиво:

– Погоди стрелять, братишка, у нас дети в машине. Ты лучше покажись нам и объясни – куда мы попали-то? Мы вообще-то в Омск едем.

Вдруг он ловко выскочил из машины и пошел прямо к стенду.

– Газетку хочу почитать, – объяснил он голосу, оторопевшему Сане и темному лесу, обступавшему их. И начал читать вслух: – «Продолжаются жестокие бои советских воинов-интернационалистов, сражающихся за освобождение Афганистана…»

– Чего? – крикнул Саня. – Какие бои в Афгане! Калуга, ты чего?!

– Санек, гляди, наши, оказывается, еще Пандшерское ущелье берут!

– Ты че, Леха, – жалобно сказал Саня, видя, что друг на глазах повредился

в уме. – Мы еще при Горбачеве оттуда ушли…

– Выходит, не ушли! – хохотнул Леша, не отрываясь от газеты. – Вон и Брежнев жив-здоров, его с 96-летием трудящиеся поздравляют. А газетка-то, между прочим, сегодняшняя.

Почитав еще минут пять про себя, он резко повернулся к шлагбауму, где, невидимый Сане, замер обладатель голоса.

– Выходи, сержант, поздоровайся с однополчанами! Заодно расскажешь, что у вас тут творится, что ты такое охраняешь.

И невысокий мужчина в камуфляже, того же примерно возраста, что Саня и Леша, выступил из тени, понурив голову.

Тут выскочил из машины и Саня, успев сказать пассажирам, чтоб они до его команды оставались на месте:

– Человек с ружьем, понятно? Мы с Лехой сначала разберемся.

Трое «афганцев» молча обменялись рукопожатиями.

– Курить будешь, браток? – коротко спросил Леша часового, доставая сигареты.

– Обкурился уже… – невнятно пробормотал тот, явно еще не придя в себя. Он узнал обоих однополчан. Помнил их с тех давних лет не только в лицо, но и по имени.

Саня и Леша молча закурили. Взял сигарету и часовой, прикурив от любимой Лешиной зажигалки в виде пингвина.

Женя, – как, впрочем, и Том, – не отрывала глаз от всех троих. Прошло, по ее наблюдениям, не меньше полутора минут в молчании. (У Жени в голове всегда отстукивал время невидимый секундомер – часов она не носила, довольствуясь будильником, противно верещавшим по утрам).

Когда Леха и часовой докурили и почти одновременно бросили окурки, первым снова заговорил Саня.

– Мать-то твоя жива, сержант?

– Пять лет как умерла, – выдавил из себя часовой.

– А чего? Не старая ж была, наверно?

– Болела…

– Семьей-то обзавелся?

– Нет.

– А кто у тебя есть?

– Сестра только…

Докурил сигарету и Саня, затушил желтыми от этого самого многолетнего тушения пальцами окурок, швырнул и тщательно втер в землю своей огромной кроссовкой.

– Ну ладно, – сказал он решительно. – Открывай шлагбаум. Сами увидим, что тут у вас.

И Леша с Саней, резко, как по команде, повернувшись, пошли к машине.

Двигаясь как во сне, часовой пошел открывать. Заржавленный шлагбаум со скрипом поднялся, и «Волга» медленно въехала под него.

Уже слегка светало, и неверный предутренний свет давал рассмотреть уличку с покосившимися домишками. Ехали медленно, хрустя по гравию.

Скрипнула калитка, висевшая на одном гвозде, и показалась маленькая старушка с пустым ведерком.

– Ой, матушки!.. – и она выпялилась на машину так, будто жила в дебрях Амазонки и четырехколесное чудовище увидела впервые.

Но тут же память поколений взяла верх над испугом, и старушка залопотала: