Портрет убийцы
Шрифт:
На протяжении пары миль дорога круто поднимается вверх, делает резкие повороты и наконец выходит на заросшее утесником плато. С тех пор как мы выехали из Рюли, мы не видели ни одного дома, а впереди сплошное море вереска.
— Извини, — говорю я. — Опять ошиблась.
Я кручу руль — Холли очень веселится, глядя, как я махаю руками. Когда мы поворачиваем назад и едем в том направлении, откуда только что приехали, я улыбаюсь ей, говорю, что она — душенька. А она любит сидеть впереди: лучше видно, а кроме того, рядом родительница, которая дает карандаши, и солнечные очки, и мобильный
Мы едем вниз, к Рюли. Я болтаю, у меня легко на душе, и напеваю вместе с пленкой Холли, точно все о'кей. Насколько я могу судить, я сумела ее провести. Это обычный день, она с мамой едет в машине, и их ждет что-то интересное. Папа так редко бывает с ними — в его отсутствии нет ничего необычного. Сегодня утром она что-то почувствовала, — почувствовала театр за завтраком в этом вымученном обмене короткими вежливыми фразами между Полом и мной. Теперь, когда мы с ней вдвоем, мне легче притворяться, держаться храбро ради нее. А она снова вошла в свою форму и, похоже, с восторгом ждет, что принесет ей день.
Пол сказал, что проведет утро в бассейне у минерального источника. А я уверена, что он снова залег в постель с воскресной газетой. В общем-то мне, право, все равно, чем он занят. Я забрала все необходимое для Холли и почти решила поехать отсюда прямо в Лондон, предоставив Полу добираться самому. Это возмутительно, так не поступают, но он более чем заслуживает такого отношения. Правда, я знаю, что так не поступлю, — не стоит рвать с ним. Но самая мысль о такой возможности доставляет мне удовольствие.
«Ни-ког-да не улыбайся кро-ко-ди-лу, не води с кро-ко-ди-лом дружбу…»
Напевая в такт пленке, я не перестаю снова перебирать все в уме. Необъяснимое высказывание о папе, отсутствие извинения сегодня утром, то, как я объявила, что решила все-таки поехать в Рюли, а Пол сказал, что он останется в отеле. Словно это нечто само собой разумеющееся. Я так зла на него — не только за это, а за все его поведение. С его матерью мне тоже не так легко ладить, вечно выслушивая, что я должна делать с Холли и чего не должна. Но я веду себя как послушная невестка, мило улыбаюсь и благодарю ее за совет. А она держится со мной так, точно я ничего не понимаю, точно только она знает, как воспитывать ребенка. Я несколько раз упоминала об этом Полу — просто из желания почувствовать солидарность, — а он обвинил меняв том, что я сверхчувствительна, сказал, что его мать не хочет ничего плохого, что она лишь пытается помочь.
Мы приезжаем в Рюли, и я останавливаю машину возле кабачка, а сама думаю, как придется вытаскивать Холли, как она будет сопротивляться, когда поймет, что ее засовывают обратно в машину, как выгнет спину и вытянет ноги, чтобы не дать пристегнуть себя ремнем.
— Побудь тут, куколка. Я только узнаю, как нам дальше ехать.
И, нажав кнопку, запираю машину. У двери в кабачок я оглядываюсь и вижу, что Холли наблюдает за мной сквозь серую дымку своей солнцезащитной кошачьей маски. Я широко улыбаюсь, точно собираюсь с ней играть — «А где мама?». Она возбужденно взмахивает ручонками. Затем я исчезаю в кабачке, — может быть, кто-нибудь подскажет мне, как добраться до Верхушки Рюлиевого Холма.
— Так что же, апелляционный суд ошибся?
Это было невыносимо. Я всего третий раз приехала с Полом к папе, и они уже препираются.
— Вам не кажется, что можно было бы оставить эту тему и поговорить о чем-то другом?
Пол отмахнулся:
— Минутку, Зоэ, мне это интересно. Ведь вы именно это сказали, Рэй, верно? Что судьи апелляционного суда совершили ошибку?
— Я сказал лишь, что дыма не бывает без огня. Вы понятия не имеете об этом мире. В зале суда все сводится к играм адвокатов и юридическим закавыкам. И то, что там происходит, не имеет никакого отношения к фактически случившемуся.
— Значит, мы должны забыть о суде присяжных, о том, что человек не виновен, пока не доказано обратное? Просто пусть полиция решает?
— Ну, возможно. Сколько раз мы знали,кто что-то совершил преступление, а потом видели, как он втирал очки присяжным.
— Не хотите ли вы сказать, что эти ребята были правы, фабрикуя показания, говоря мужику, что он выплывет, если сдаст остальных?
Я не помню, какая судебная ошибка — четвертая, шестая, третья или вторая появилась в заголовках газет и разожгла их спор. Пол был в колледже председателем Объединения по изучению рукописей и с тех пор во многом сохранил свою антипатию к истеблишменту. Хоть бы тот или другой перестал спорить.
— Вы и представить себе не можете, каково это, когда знаешь,что произошло, и не можешь доказать. Иногда задаешься целью донести правду до присяжных.
— Не могу поверить, что слышу такое. Значит, можно и подделать показания, чтобы добиться желаемого вердикта?
— Вы бы видели, на что идут барристеры от защиты. Они ведут игру, в которой нет ничего честного.
— Боже! Простите, если я чего-то не понимаю, но что, если обвиняемый действительно не виновен?
— Такого в общем-то не может быть, верно? Никто не станет вредничать и подправлять показания, если он стопроцентно не уверен.
Пол рассмеялся — и смеялся долго, нарочито громко.
— Но вы же всерьез не намекаете… я хочу сказать, в данном случае как раз это и произошло, верно? Обвинение снято как ненадежное и необоснованное?
Папа развел руками, слабо улыбнулся.
— Как я уже сказал: игры адвокатов.
Мы уехали сразу после ленча, атмосфера была безвозвратно испорчена. Пол молча вел машину до конца пути.