Портрет
Шрифт:
— Хорошо сказано, — пробормотал режиссер, — время расставляет все по своим местам, карает, милует, оно является лучшим из судей. Палачом и арбитром.
Он схватил блокнот и стал быстро писать, бубня что-то под нос. Я пожала плечами и направилась в гримерку. Время у меня было раньше. Много времени. Целые столетия. А сейчас? Я не знаю. Буду ли я стареть, как другие люди, или останусь в таком виде навечно? Время покажет…
Альберто выбрал обычный неприметный Форд. Мне, в общем, было все равно на какой машине ездить. Я не разбиралась ни в марках, ни в мощностях. Мартин сказала, что я могла бы купить машину и лучше. Авто —
Целыми днями я размышляла, как завладеть картиной. В машине, на съемках, в кресле у парикмахера. Джордж не хочет ее продавать, значит, я должна придумать другой способ. Ничего, кроме как украсть, на ум не приходило.
По поводу, что такое хорошо, а что плохо, у меня были смутные представления.
Библию я не читала, нравственным принципам родители в детстве меня не обучали. Все, о чем я знала, я почерпнула из наблюдений за чужой жизнью, вися в домах купцов, вельмож и владельцев борделей. У них я насмотрелась всякого. Того, что никак не добавило понимания морали. Убивать плохо? А если убиваешь, защищая свою жизнь или жизнь близких? Воровать плохо? А если умирают от голода твои дети, родные?
Практически мой Создатель украл полотно у дона Монтиньонес. Я видела, как убивают передо мной грабителей, как насилуют женщин, как отбирают последнее у сирот и вдов. Законы и мировоззрение менялись с течением времени. Да что говорить, даже Джордж купил меня незаконно.
Однажды, несколько веков назад, я висела в доме одного французского барона. Долго. Три или четыре поколения. Я видела, как растут и взрослеют дети, влюбляются, женятся, заводят своих детей. Стареют и умирают. Я искренне привязалась к этой семье, полюбила их. А однажды случилось несчастье — в их дом вломились грабители. Это потом, спустя время, я узнала, что произошла революция, что бедные восстали против тирании богатых. Было страшно. Грязная толпа с искаженными ненавистью лицами сметала все на своем пути. Мужчины и женщины топтали красивые ковры, били посуду, рвали портьеры, словно нарочно хотели уничтожить все красивое, что было в доме. В гостиную вывели барона с женой и двумя детьми. Перед моими глазами их зверски растерзали, не пожалев ни трехлетней Авроры, ни пятилетнего Жерома. В конце концов, дом подожгли, вынеся все ценное из него. Меня забрал себе их предводитель, повесив в спальне. Я несколько лет смотрела на его зверства, пока его самого не отправили на казнь.
Все относительно в жизни. То, что вчера было преступлением, сегодня — насущная необходимость.
Поэтому я все больше и больше склонялась к воровству. А иначе придется жить в Барселоне постоянно, надеясь, что полотно (как и Джордж) никуда не денется. Только как? Джордж почти никуда не выходит. В особняке круглосуточно находятся несколько слуг. Замки, сигнализация. Я в этом ничего не смыслю. Нужна помощь. Но от кого? Из всех мужчин, меня окружавших, я доверяла лишь своему водителю. Но толкать его на преступление?.. Подло и недостойно.
Мы с Альберто возвращались со съемок. Вечерело. Начали зажигаться фонари вдоль трассы, подсветки на рекламных щитах. Альберто со смехом рассказывал о своем внуке, который недавно начал ходить.
И вдруг резко меня охватила паника. Она нарастала стремительно,
— Альберто, срочно разворачивайся и мчись изо всех сил туда, куда мы ездили на прошлой неделе, — произнесла я быстро, — к вилле сеньора Олдриджа.
— Что с Вами? — всполошился водитель. — Вызвать «скорую»? Или ехать в госпиталь?
— Ничего не поможет, — едва выталкивая слова сквозь сжатые зубы, ответила я, — делай, что говорю. Скорее. Умоляю.
Альберто развернул машину и направился на побережье, ловко лавируя между автомобилями, ныряя в переулки. Вскоре мы вырвались из города и повернули на пустующую трассу. Боль ширилась, росла, заполняя тело. Выступила испарина, холодный пот побежал по спине. В настоящее время картина удаляется от меня, очень быстро. Скорее всего, на самолете. Пока я еще хоть что-то соображала, я позвонила Мартин.
— Мартин, не спрашивай ни о чем, — затараторила я, — возьми мои документы и мчись в аэропорт. Мне нужен будет билет. Через полчаса сообщу куда. Быстрее.
Наверное, по моему голосу она уловила, что дело серьезное, потому что коротко ответив: «Все сделаю», положила трубку. Я обессиленно откинулась на сиденье. Только бы не потерять сознание. Где-то были таблетки. С недавнего времени я все время их носила с собой. Запихнув в себя пригоршню и запив минералкой, постаралась успокоиться. От меня ничего не зависит. Если картина покинула пределы Испании, я не властна ее возвратить по мановению руки.
Альберто с сосредоточенным видом вел машину на предельной скорости. Память у него была феноменальная, потому что не прошло и десяти минут, как мы притормозили у знакомых ворот. Особняк был темен и пуст. Я перепугалась, что приехала напрасно. Все покинули его, и меня ждет смерть, как вдруг заметила, что со стороны гаража кто-то идет. Похоже на фигуру женщины. Я выскочила из машины и, спотыкаясь, побежала к ней. Альберто выбежал за мной.
— Сеньора, сеньора! — выкрикивала я, но получалось что-то вроде невнятного хрипа.
Женщина остановилась. Это была Долорес.
— Куда уехал Джордж? — подбежала я ближе, хватая ее за руку. — Умоляю, скажите мне.
— В Париж, — удивленно ответила Долорес, — еще вчера. А сегодня переправили его вещи. Вы — сеньорита, которая приходила к мистеру Олдриджу на прошлой неделе. Правда?
— Да, — хрипло выдавила я. — Спасибо, нам нужно идти.
Быстро развернувшись, вцепившись в руку Альберто, поддерживающего меня, я поплелась к машине. Значит, Париж.
— Мартин, — с третьего раза я набрала номер, — билет в Париж на ближайший рейс. Жди меня у стойки регистрации. Чтобы я не делала, как бы не выглядела, не отправляй меня в больницу. Мне срочно нужно попасть в Париж. Иначе я умру.
Как мы ехали до аэропорта, я помню смутно. Запихнув в себя еще одну горсть таблеток, скрючившись от боли в животе, я сидела на заднем сидении, сжав руки в кулаки и кусая костяшки, чтобы не потерять сознание. Сейчас было гораздо хуже, чем в Мадриде. Я пыталась припомнить, сколько километров от Барселоны до Парижа, но не смогла — голова не работала. Сознание уплывало, я растворялась в небытие. Чувство было такое, какое охватывало меня в бытность картиной. Словно я истончаюсь, как туман на солнце. Тело мое плывет по воздуху, и я исчезаю…