Портреты пером

Тхоржевский Сергей

Потом ему разрешили (и весьма охотно разрешили) осмотреть александрийский арсенал. Здесь ему заявили, что в мастерских арсенала вырабатывается все необходимое для египетского флота, и Тепляков выразил свое восхищение размахом работ. Но восхищение сразу в нем погасло, когда он узнал, что из пяти тысяч человек, занятых в мастерских, половина — приговоренные к каторге, причем каторжников используют на самых тяжелых работах.

Самого Мехмеда-Али в эти дни в Александрии не было. Он прибыл 19 апреля, и 21-го Тепляков явился к нему с визитом.

Перейдя мост через широкий ров, прилегающий

к каменным стенам с башнями и батареями, он вошел в ворота и увидел обширный двор перед дворцом властителя Египта. Гостю объяснили, что правая сторона дворца занята гаремом, в левой находится приемный зал.

Тепляков поднялся по мраморным ступеням.

В приемном зале окна по правой стороне были обращены во двор, из окон слева открывался вид на море. Вдоль стен стояли стулья красного дерева, обитые голубым штофом. Под голубым куполообразным потолком висела хрустальная люстра. На паркете был разостлан роскошный ковер. На красной софе, среди шитых золотом подушек, сидел седой, слегка сгорбленный старик — сам Мехмед-Али.

Он сказал Теплякову:

— Будьте моим дорогим гостем!

И жестом пригласил сесть рядом на софе.

«Он начал говорить о том, что вполне разделяет мое мнение об александрийском арсенале, — рассказывал потом Тепляков, — и я, конечно, не сомневался, что оно было передано теми, кто давал мне объяснения во время осмотра арсенала».

— Что видели вы еще? — спросил Мехмед-Али.

— Один из ваших военных кораблей.

— Который?

— Номер шестой.

— Как? Ведь вы же не военный!..

Тут принесли кофе. Мехмед-Али возобновил разговор, поинтересовался, какие новости в Константинополе. Тепляков никаких особенных новостей поведать не мог. В разговоре он затронул уже не новый, но еще не разрешенный вопрос о постройке канала через Суэцкий перешеек.

— Все вы за этот канал… — сказал, нахмурясь, Мехмед-Али. — Но я лучше, чем вы, знаю Египет и предпочту прорезать этот перешеек железной дорогой.

Аудиенция была окончена. Прощаясь, Тепляков сказал властителю Египта, что надеется на его высокое покровительство в своей предстоящей поездке по стране.

— Поезжайте с миром, — ответил Мехмед-Али.

Министр общественных работ Мухтар-бей отправлялся из Александрии в Ливан, и Мехмед-Али прислал Теплякову буюрлды(пропуск), предлагая отправиться на военном корабле вместе с Мухтар-беем.

Все складывалось как нельзя лучше. 25 апреля корабль отплыл в Бейрут.

Тепляков рассказывал потом, что Мухтар-бей, «земляк Мехмеда-Али» (вице-король был родом албанец из Македонии) и «один из тех молодых людей, которых вице-король своими заботами воспитал в Европе», во время пятидневного пути часто беседовал с ним, Тепляковым, о современном положении Египта и старался убедить его в могуществе Мехмеда-Али. Однажды спросил:

— Как вы думаете, в Константинополе сильно боятся?

— Чего?

— Конечно, войны. В нынешнем году она вряд ли возможна, но в будущем, по-моему, неминуема.

— Бог знает… — ответил Тепляков.

— Скажите, — продолжал Мухтар-бей, — отчего державы не желают признавать то право, которое существует?..

Известно ли вам, что в нашей армии теперь до двухсот тысяч солдат, включая в это число новообразованные сирийские полки? Да и где найти великого человека, который мог бы сравниться с Мехмедом-Али?

Не знаем, что отвечал Тепляков. Возможно, он и не нашел того дипломатического ответа, который следовало произнести в подобной ситуации.

По прибытии в Бейрут оказалось, что чума из Яффы уже проникла сюда. Пришлось опять застревать в карантине, устроенном возле моря, на мысу, в двух верстах от города.

Тепляков рассказывал потом, что и здесь, в Бейруте, «санитарные меры, казалось, были заимствованы с убеждением в их полной бесполезности. Так, например, лазарет был переполнен чумными из Яффы, что не мешало, однако, карантинной страже сноситься с зачумленными». Он написал Медему в Александрию о нелепых порядках в бейрутском карантине: «Здесь мог бы я умереть со смеху, если б не было ежеминутного риска сгинуть по совершенно иным причинам». Отправил он также письма графине Эдлинг в Одессу и Титову в Буюк-Дере.

Еще не выходя из карантина, он пытался узнать что-либо о действиях армии Ибрагима-паши против мятежных друзов. Узнал немногое: «Со времени отъезда из Алеппо [города на севере Сирии] Ибрагима-паши, который отправился с отрядом войска для соединения с Сулейманом-пашою, чтобы разработать вместе с ним план общего нападения на мятежников гауранских, не получено никаких официальных известий о действиях египетской армии. Ибрагим-паша пытался засыпать все близкие к Гаурану колодцы, доставляющие горцам пресную воду, но друзы почти тотчас их отрыли, отбивши без особенного затруднения несколько вооруженных отрядов».

К Сулейману-паше Тепляков имел при себе, на всякий случай, рекомендательное письмо. Русское консульство в Александрии рекомендовало его как атташе константинопольской миссии, который намерен путешествовать по Сирии и Палестине.

Администрация Мехмеда-Али повсюду состояла почти сплошь из турок, вражда его к султану не имела национальной окраски, и независимости он добивался не для арабов, а для себя и своих сыновей…

Так что турецкий язык оставался языком администрации на всем Ближнем Востоке. Тепляков по-турецки говорил с трудом и сознавал к тому же, что одним турецким языком в его путешествии не обойтись. Когда окончился положенный срок карантина, первым делом он нанял слугу, который мог быть для него переводчиком — с турецкого на арабский. Здесь не было возможности найти слугу, владеющего одним из европейских языков.

Наконец утром 19 мая все было готово к отъезду, нанятые лошади оседланы, мулы навьючены. Тепляков подошел к своему коню, поставил ногу в веревочное стремя, вскочил в седло, взял в руки заменявшую поводья веревку. Ну, с богом!

Проехали через Бейрут, по улицам, зажатым меж высоких каменных оград. За оградами скрывались сады и дворики домов с плоскими кровлями.

Из Бейрута двинулись на север, вдоль гористого берега моря. Природа кругом была упоительной: море сверкало на солнце, тихо шумели под ветром сады, шелковичные рощи.