Посёлок(изд.1988)
Шрифт:
Клавдия сама вскрыла контейнер с имплозивом — взрывчатым устройством, не распространяющим взрывных волн и не нарушающим природного баланса, перетащила тяжелый ящик в кают-компанию и безапелляционным тоном приказала Павлышу во исполнение инструкции завтра с утра ликвидировать корабль «Полюс», сделав голограмму его внутренних помещений для отчета в Звездной комиссии. Если нужно, согласилась она с требованием Салли, Павлыш может изъять из «Полюса» все предметы и материалы, могущие представлять ценность для исследований или сентиментальное значение для родственников тех, кто погиб.
После этого Клавдия выдержала бурный, неорганизованный и слишком эмоциональный напор Павлыша, который категорически отказывался взрывать корабль.
— Мы
— Клава, — возразила Салли. — Это не тот случай. Нашей экспедиции ничто не угрожает. Мы можем отложить это решение до отлета. Время еще есть.
— Мы не можем отложить решение до отлета. С каждой секундой повышается опасность заражения этой планеты.
Павлыш молчал.
Логика и железная уверенность Клавдии обладали неким гипнотическим эффектом. Возможно, он бы продолжал спорить и находить аргументы, не будь он воспитан на дальнем флоте, где авторитет капитана, начальника экспедиции — обязательный и чуть ли не главный элемент воспитания. Клавдия была права — в решающий момент командир корабля или начальник экспедиции имеет право и даже должен принять решение, которое не обсуждается. Элемент ошибки, который заключается в этом, всегда меньше, чем риск возникновения анархии. Человечество может достичь звезд, всеобщего благополучия, люди могут путешествовать во времени и покорять дальние галактики. Но они остаются теми же людьми, какими были тысячу лет назад. Самый гуманный и талантливый человек будет бояться смерти и стремиться к любви. Одни буду жаждать славы, другие покоя, люди буду выбирать себе друзей и спутников жизни, но будут встречать и врагов и соперников, идеального человека, идеального общества, к счастью, быть не может — иначе бы человечество замерло в нирване и сгинуло бы в благостной неподвижности. Поэтому в космосе должен властвовать Закон, придуманный людьми, недостаточно совершенный, чреватый ошибкой, но единый для всех и нерушимый.
Этот закон олицетворяла сейчас Клавдия Сун, маленькая упрямая женщина, уверенная в своей правоте так же, как был убежден в своей Павлыш. И правота Павлыша должна была отступить.
— Лучше бы я не находил его, — такими были последние слова Павлыша.
Он вдруг понял, что смертельно устал за день и никого не хочет видеть. Ни правильную Клавдию, ни добрую Салли. Они чужды ему, если, подчиняясь закону, человек продолжает осознавать свою неправоту перед силами высшими, нежели закон.
Клавдия не спала всю ночь, потому что ей было страшно спать. Она не была на корабле, но видела пленки, снятые Павлышом. Ее воображение было достаточно развито, чтобы представить себя на мертвом корабле.
Стоило ей заснуть, как мертвый корабль оживал и люди, которых она обрекла на вторую смерть, сходились к ней, приближались вплотную и что-то пытались сказать. С ними надо было спорить, доказывать, что она лишь выполняет свой долг, а те не понимали и грозили, хотя лиц их она не видела, старалась увидеть, но не было лиц… Клавдия в ужасе просыпалась и старалась не заснуть снова. Ей казалось, что она не спит, и лишь новый приход тех людей доказывал, что она снова заснула…
К утру эта бесконечная борьба с людьми с «Полюса» истощила ее настолько, что она поняла — убедить их не удастся и придется оставить их в покое. И эта мысль принесла такое облегчение, что Клавдия тут же заснула глубоко и без сновидений. Когда она проснулась,
Клавдия поднялась, голову ломило, она старалась восстановить в памяти кошмар, но он был бесформенным и каким-то глупым. Она поняла, что не приказывала Салли лететь с Павлышом, хотя, разумеется, лететь вдвоем было правильнее…
Клавдия умылась ледяной водой, сделала гимнастику, выпила чашку крепкого кофе — эти действия не исправили тягучего, отвратительного настроения, но полностью изгнали из памяти кошмары. И она представила себе, как Павлыш летит, сидя рядом с Салли, и они посмеиваются, вспоминая о вчерашних спорах, может, даже говорят о ней с усмешкой. Разумеется, с усмешкой, а Салли с готовностью кивает, соглашаясь… Клавдия не стала вызывать катер. Приказ отдан. Он должен быть выполнен, иначе завтра на станции воцарится анархия.
В конце концов, это эпизод, не более как эпизод. Давно погибший корабль, давно погибшие люди… Освоение космоса не обходится без жертв. И если не подчиняться дисциплине, то жертвы утроятся.
И Клавдия попыталась заняться делами.
Казик спешил, он теперь знал, как надо идти — болото обогнуть повыше, через гряду холмов, а потом резко взять по лощине к тому месту, где речка растекается по камням и становится мелкой.
У реки он задержался, отыскал место поспокойнее, где вода была как зеркало. Не такое, конечно, как то, что Марьяна оставила в поселке, но все же можно поглядеться. Он даже удивился — лицо стало таким узким и темным, что только белки глаз не испачканы. И волосы кажутся застывшей кашей.
Причесаться было нечем, но мылся Казик минут пять — и просто водой, и илом. Он понимал, конечно, что земляне будут им недовольны — Казик совершенно за собой не следит, не зря его всегда ругает тетя Луиза.
Он перешел через реку вброд, в одном месте было почти по пояс, и замерз он страшно, так что по лесу он побежал. Лес был негустой, сосняк, светлые голубоватые стволы отклонялись от него, боялись шума, хищные лианы он срезал на бегу ножом — хороший нож, может, Дик его потом подарит, а то Казик остался без ножа… Он обязательно попросит у земных людей книгу по географии. Первым делом, когда все кончится, он попросит у них книгу по географии с цветными картинками. Старый говорил, что бывают книги с объемными и движущимися картинками. Что еще нужно человеку?
Олегу не было холодно. Снег, сыпавшийся густо и упрямо, сначала срывал палатку жесткими струями, а потом, превратив ее в холмик и затихнув, словно довольный тем, что восстановил чистоту и белизну горной долины, стал тяжелым, душным и теплым.
Олег устал, ему хотелось спать, мысли двигались лениво и безвольно. Вчера они шли весь день, они старались идти так, чтобы все время подниматься. Они уже знали, что заблудились, но не переставали надеяться, что все же выйдут к перевалу, пускай не в нужном месте, это не так важно — только бы вырваться из облака, наверх, где нет бесконечной пурги.
Они упали — сил не было даже на то, чтобы согреть воды, — не дождавшись темноты. В серой мгле, молча, будто совершали уговоренный ритуал, они расстелили палатку, удерживая ее, чтобы не унесло вьюгой, потом закутались в нее и покорно лежали, чувствуя, как полог тяжелеет, заваленный снегом.
Ночью Олег проснулся — а может, ему показалось, что он проснулся, — от жалости к матери. Он уже догадался — именно тогда, ночью, во сне, — что никогда больше не увидит мать. И ему стало бесконечно жалко ее, потому что теперь мать, даже если их найдут и привезут на Землю, всеми мыслями останется здесь, на планете, у нее ничего больше нет. И ему стало стыдно, как часто он грубил ей, не слушался ее и не хотел слушать рассказы об отце и прежней жизни. Олег заплакал и беззвучно, чтобы не разбудить тяжело дышавшего Сергеева, просил у матери прощения.