Посещение Мира
Шрифт:
Эта счастливая мысль оторвала его ноги от мостовой и помчала по крутому спуску на площадь.
Опоздать на Трубную площадь – упаси Бог!
Восхода не было…
Просто серый свет долго стоял на месте, за домами, точно проверяя, нужен ли он здесь, затем чуть навалился вперёд и застыл полупрозрачным желе, считая, что и этого будет достаточно, чтобы в полутьме были видны чёрные ватники и длиннополые пальто.
Он разыскал своих окопников. Они стояли в самой гуще людей. Переговаривались.
– Как
– Я дрова пилил весь день, дядя Коля, – ответил он. – Машины скоро, как вы думаете?
– Тебе куда-то бежать надобно?
– Позвонить. У кого гривенник найдётся? Очень надо. Я вчера не успел.
– Гривенник я тебе дам. – Дядя Коля пошарил в кармане ватника и протянул ему монету. Только где ты телефон сейчас раздобудешь?
– В магазине, – не понимая вопроса, ответил он. – В магазине на углу бульвара.
– Закрыт твой магазин.
– А на Петровке?
– Это далеко. Сейчас машины подадут. А тебя нет. Завяжи-ка лучше мне палец. Я вчера на кухне управлялся. Задел неосторожно. И Дмитрий Савелич задерживается, Тяжко ему без жены. Хоть бы она умерла не в такое глупое время… А книги ты зачем взял?
– Я на улице нашёл. Кто-то выбросил в канаву.
Он глянул на обложку одной и растерянно посмотрел на дядю Колю.
– Чего? – спросил дядя Коля. Взял книги и, глянув на обложки, испуганно завертел головой по сторонам. – Только не говори, что нашёл в канаве. – И тихо шепнул: – Если выбрасывают Сталина и Ленина… Значит – хана…
Его перебил грубый окрик, пролетевший над толпой.
– Становись!
К ним подошёл толстяк, укутанный женской шалью.
– В последнюю минуту выскочил. Трамвая ждать не стал. Прямо… забыл, что идти надо. Заработался. Всю ночь и вчерашний день писал. С удовольствием устал. В следующий выходной допишу последнюю главу…
– А вы что пишите? – спросил дядя Коля, отыскивая взглядом место, куда бы спрятать книги. – Запамятовал, простите…
– Историю покорения сибирских народов… Осталось несколько страниц о Муравьёве-Амурском…
– Повзводно, поротно!.. Становись! – разлетелся над площадью приказ.
– Вот и наш капитан объявился, – сказал дядя Коля. Он куда-то отошёл и тут же вернулся, но уже без книг. – А ты звонить побежал бы.
Казавшееся бесформенным большое скопление людей тихо и быстро построилось в шеренги, образовав длинную, в четыре ряда, колонну. Перед строем вышел капитан, короткий, схваченный в талии широким ремнём. Долго молчал, переминаясь с ноги на ногу, а затем тихо произнёс:
– Немец пошёл в наступление.
Капитан всегда говорил много и долго. А сейчас его короткие рубленые слова эхом повисли над площадью. И люди вдруг почувствовали, что этот человек со шпалой в малиновой петлице говорит о неотвратимой беде и говорит правду.
«Кто дал ему власть говорить так?» – подумал он и даже съежился, будто пронизанный
– Равняйсь! – уже твердо скомандовал капитан. – Напра…во! Первая, вторая, третья роты – прямо. Остальным – прямо и налево в переулок! Шагом…
Ряды зашатались и, пытаясь чеканить нестроевые шаги, двинулись по бульвару.
Когда колонна пересекла Садовое кольцо, к нему подошел капитан и спросил:
– Ты, кажись, из филармонии? Запевать можешь?
– Я не… – испуганно возразил он, болезненно почувствовав, как всё будут смеяться, услышав его слабый голос. – Я в оркестре… играю. Могу на рояле…
– Жаль. Очень надо бы сейчас, брат.
– А машины когда будут?
– Вот как раз, пока машин-то нет, песню бы.– Капитан быстро зашагал, пытаясь догнать голову колонны.
Долго шли молча, но затем оживились, и сама колонна разбухла, расползлась в стороны, вытянулась. Обгонявшие машины злобно сигналили и, рыча, объезжали уачающиеся шеренги, заползая на тротуар.
Его соседи вполголоса разговаривали. Толстяк, укутанный пуховой шалью, беспрерывно жестикулировал и толкал то его, то дядю Колю.
– Интересно, мы будем там же работать, где и позавчера, или на новом месте? – спросил толстяк.
– На новом, – авторитетно ответил дядя Коля. – И где-то близко, раз машин не дают. П'eши далеко не протянешь.
– Да, верно ведь… А десять дней назад Орёл сдали. А у меня там сестра, знаете ли… с малолетними внучатами…
– Послушайте, Дмитрий Савелич, вы же Вебер! – словно спохватившись, произнёс дядя Коля.
– А почему, собственно говоря, вас это удивляет?
– Выходит, вы – немец.
– Выходит… немец против немца?
– Как вроде… – смущённо сказал дядя Коля.
– В Россию моего прадеда привезли в утробе матери. Я уже десятый Вебер, а отец мой кочегаром был на «Варяге»…
– Мой сын… – дядя Коля неловко запнулся. – Сказал… что вчера приказ был… всех немцев выселять… Он по квартирам ходил.
– Наверное, и ко мне приходили. Но я у товарища ночевал. Взял рукопись и к нему… Дома одному неуютно. А считать меня немцем – абсурд. Пушкин тогда вовсе не русский, а эфиоп. И дело не в национальности. – Вебер долго рылся в кармане брюк. Вытащил носовой платок и громко высморкался. – Гёте и Шиллер – немцы… Но я иду воевать не против них…
О чем говорили соседи дальше, он не слышал. Стал ловить ритм шагов колонны, и в голове начала рождаться мелодия, пронизанная огнём, мощная, как гром. Музыка становилась всё сильнее и зримей. Поглощённый сладостным, завораживающим потоком звуков, он так увлекся, что не заметил, как отстал.
– Подравняться!
Он словно проснулся. Огляделся по сторонам и, обрадованный тем, что никто не видит его, запрыгал догонять колонну.
– А ещё один мой приятель в ополчении, – тихо говорил Вебер. – Мы в военкомат ходили. Его взяли. А меня вот… Что будет, если Москву возьмут?..