После десятого класса
Шрифт:
Столетов подумал: ну и порядки в действующей армии, коли офицер генерального штаба, которому самое время безвылазно корпеть над картами и планами, изнывает от безделья и, встретив знакомого, не может наговориться.
Подошел адъютант:
— Ваше превосходительство, их превосходительство после англичанина примет вон тех господ и следом вас.
Столетов побагровел, но сдержался (не на адъютанте же вымещать свое возмущение!) и услышал охрипший от злости голос Захарова:
— Они уже здесь, жирное воронье, клювы разинули.— Он сверлил глазами сидящих в сторонке двух благообразного вида господ и пояснял: —
Тренькнул звонок. Адъютант шмыгнул за дверь, вышел, сопровождая англичанина, бросил коммерсантам:
— Их превосходительство просит вас, господа.
— Понесли контракт на утверждение,— заметил Захаров и, глядя вслед адъютанту с корреспондентом, добавил:— А этого повел в оперативный отдел карты показывать, а может, в наградной. Сей отдел уже работает вовсю, осыпая кое-кого регалиями, когда еще ни одна пушка не выстрелила.
Коммерсанты беседовали с начальником штаба полчаса и ушли довольные.
Когда Столетов вошел в кабинет, у Непокойчицкого весело поблескивали глаза, но тотчас он принял служебный и даже усталый вид. Взял штатное расписание ополчения, списки кандидатов на должности, стал чи« тать, справляясь то об одном, то о другом офицере, и вопросы были самыми неожиданными, вроде такого:
— А сей поручик, случаем, не родственник того графа, который, целуя императрице руку, громко икнул?
— Не могу знать, ваше превосходительство,— подчеркнуто резко рявкнул раздраженный Столетов.
— Наверно, он,— не обратив внимания на интонацию посетителя, заметил Непокойчицкий и вдруг расход хотался, бросив бумаги на стол:— Недавно к нам генералы Скобелевы пожаловали. Папе дали дивизию, а сынка Мишу к нему начальником штаба. Сказывают, что Миша чуть не запил от огорчения, Его-то, командующего целой Туркестанской областью, и — начальником штаба дивизии! Каково? Ничего, пусть и так повоюет.
— Генерал-майор Скобелев Михаил хоть и молод, но показал себя храбрым и умелым военачальником.
— А, пустое. У меня в штабе правильно говорят, что Михаил Скобелев получил два Георгия, которые надо еще заслужить... Да, то бишь, о чем я еще хотел сказать?
— Не могу знать! — выпалил Столетов.
— Ха, вспомнил! Папаша-то Дмитрий Иванович отрыжкой страдает, так его здесь в духе времени прозвали Рыгун-пашой. Здорово?
— Ваше превосходительство, я злоупотребляю вашим временем.
— Что? Ах да! — Непокойчицкий снова взял списки и стал читать, потом нахмурился, схватил карандаш и резко вычеркнул одну фамилию.
Привстав и заглянув в список, Столетов воскликнул:
— Ваше превосходительство, как же так? Это один из немногих офицеров, воевавших против современной
— Болгарии, как таковой, еще нет.
— Простите, болгарского народа.
— Ну какой же герой у Черняева?! — отмахнулся Непокойчицкий.
— Черняев — одно, а героизм солдат и офицеров — другое. Ну, если вы не хотите, чтоб он был в штабе, то оставьте при мне офицером особых поручений.
— У вас есть достаточно способных и верных офицеров. А этот — капитан, так и дайте ему роту.
— За Гредетинский бой Николов был произведен в майоры.
— В майоры сербской армии, разбитой армии,— зло поправил Непокойчицкий.— И вот еще полюбуйтесь. Разберете, надеюсь?
Столетов взял протянутую ему газету «Български глас» и прочитал:
«ПАТРИОТИЧЕСКО ПОЛКАНВАНИЕ КАМ
БОЛГАРСКИТЕ, БРАИЛСКИТЕ И ПО ДРУГИТЕ МЕСТА И СТЕН СКИТЕ СИ НО BE НА БЪЛГАРИЯ.
С ядресът си, с който са обръщате към мене, за кого-то от сърце и душа Ви благодаря, аз още не съм заслужил...»
Это был патриотический призыв к болгарам, проживающим вне родины, подниматься за ее свободу. Он заканчивался: «Само с този начин ние ще, може ме да избавиме поробената наша обща майка България.
Да живее България, да живеят нейните искрени и юначни синове.
Кишново, 27 януария 1877,
Майор Райчо»,
Возвращая газету, Столетов сказал:
— Ничего особенного не вижу. Открытое патриотическое воззвание к соотечественникам, и нам оно на руку.
Непокойчицкий насмешливо посмотрел на генерала:
— Интересно получается, государь император еще только думал, формировать или нет болгарское ополчение, а какой-то пехотный капитан, а не майор, выскакивает наперед его.
— Это обращается народный герой к своему народу.
— У болгар есть более видные и авторитетные люди, хотя бы митрополит Панарет и другие. Так что давайте вашему герою роту, и хватит.
— Как же без предъявления претензий назначать офицера с понижением в должности?
— Ваше ополчение создается на сугубо добровольных началах. И ежели оному капитану не нравится, то пусть отправляется обратно в свой полк, А ежели ему невтерпеж драться, пусть подает в отставку, переплывает обратно Дунай, собирает чету и гоняется за башибузуками.
—- Ваше превосходительство, по этому вопросу я буду вынужден обратиться к главнокомандующему.
— Ступайте-ступайте, ваше превосходительство, са-мое-самое время. Их высочество сейчас пребывает в состоянии крайнего раздражения, получив монаршее неодобрение за то, что ваш Милютин самовольно отправил в Румынию — якобы на помощь вам — полковника... как его? Из болгар...
— Кишельского?
— Вроде. А тот там так распоясался, что вопреки утвержденным инструкциям стал набирать в ополчение разный сброд. Ладно, нашелся добрый человек и предупредил государя телеграммой. Этого полковника срочно отозвали, Милютину — нагоняй, великому князю — замечание. Вот и ступайте сейчас к нему да напомните, что этот ваш капитан был тесно связан с Болгарским центральным революционным комитетом, так называемым благотворительным обществом, был избран его почетным членом. А оный комитет князь Черкасский требует распустить.