После дождичка в четверг
Шрифт:
Так отчитывал себя Терехов и огорчался своему прежнему взгляду на людей, огорчался он и тому, что выгнал Чеглинцева, а надо с ним поговорить по-иному, огорчался, что он так и не может понять Олега, и все гложет его, Терехова, предчувствие недоброго, и, конечно, уж совсем плохо было у него с Надей, и по его вине.
— Терехов! Терехов! — кричали на улице. — Никто не видел Терехова?
Наступила тишина и потом снова:
— Никто не видел Терехова?
«Никто не видел Терехова, — сказал про себя Терехов. — Я и сам не знаю, где теперь Терехов…»
26
Чеглинцев
«Ну хорошо, — думал Чеглинцев, — так еще лучше будет, а то уж я раскаиваться начал, до лампочки мне эта саянская маета, до фонаря. Да и кобылу мою железную вдобавок в ремонт сдадут…»
Он уже представил взобравшийся на гору Сергач и то, как они втроем королями пройдут по желтым горбатым улицам. И девок знакомых вспомнил Чеглинцев, прикинул, к какой из них отправиться в первый день. «Вот бы Арсеньева там жила, — явилась вдруг к Чеглинцеву странная мысль, но он тут же отбросил ее: — А-а, пошла бы подальше эта».
Испольнов и Соломин были дома, пили чай.
— Наработался? — спросил Соломин, голос его был ласков и заботлив.
— Наишачился! — гоготнул Испольнов.
— Нет, — сказал Чеглинцев, — отдыхал я сегодня.
— А мы уже вещички все сложили, — сообщил Соломин.
— Ну и я сейчас сложу, — сказал Чеглинцев.
— Да? — удивился Испольнов.
— Да, — сказал Чеглинцев.
— А тебе-то зачем? — быстро спросил Соломин, спросил испуганно.
— Надо, — сказал Чеглинцев и рухнул на стул.
Он чувствовал себя разбитым и после бешеных сейбинских дней, и после сегодняшней ночи; впрочем, он понимал, что Испольнов и Соломин устали не меньше его, никто не звал их, не тащил их во все штурмовые передряги, а усидеть дома они не могли, совесть и у них, и у него чиста, хотя какой смысл думать сейчас о совести.
— Да, — протянул Чеглинцев, — значит, я тоже с вами поеду… Так решил…
И он для весомости стукнул ладонью по колену.
— Вот это хорошо! Вот это здорово! — обрадовался Соломин, на месте усидеть не смог. — Вась, втроем едем, ты слышал, а Вась, хорошо, да?
— Как же это ты так? — улыбнувшись, повернулся Испольнов, и в глазах его Чеглинцев увидел насмешку.
— А так, — сказал Чеглинцев. — А ну их всех! И этого…
Он вдруг замолчал и нахмурился. Васька все улыбался с издевкой, и Чеглинцеву, хотя он и был зол на Терехова и простить сегодняшнее ему не мог, да и не собирался, расхотелось рассказывать Ваське, что он решил уехать именно из-за Терехова, из-за горючей обиды, ему нанесенной, а не по какой иной причине.
— А так, — сказал Чеглинцев, ставя точку.
— Ну смотри, — кивнул Испольнов. — Тогда собирайся. У тебя чемодан большой, кое-какие мои вещи возьмешь, а то не поместились… И сходишь машину попросишь…
Слова эти были вовсе не просьбой, они были приказом, ценными указаниями, и властный испольновский тон Чеглинцева задел. «Ишь ты, что он мне, хозяин, что ли?» — обиделся Чеглинцев, он смотрел на Ваську, переставшего улыбаться, снизу вверх, и в положении этом было что-то жалкое, рабское, вчерашнее, от чего, как казалось Чеглинцеву, он уже ушел. Чеглинцев встал медленно, с достоинством, вырос громадиной над Испольновым, глаза сощурил, но во всех движениях
— Посмотрим, — сурово и независимо произнес Чеглинцев.
Испольнов вдруг рассмеялся, настроение, знать, у него было хорошее. Чеглинцев покосился растерянно на Ваську и не нашел слов, которые бы все поставили на свои места. А Испольнов все улыбался и вдруг позволил себе великодушно похлопать блудного сына или блудного брата по плечу. Прикосновение его руки было Чеглинцеву неприятно, и он предпринял неуверенную попытку сбросить Васькину руку, но ничего не вышло. Испольнов даже пальцы напряг, он не только держал широченную свою ладонь на плече Чеглинцева, он еще и давил ею, словно бы всю тяжесть своего крепкого мужицкого тела хотел опрокинуть на Чеглинцева, сломать его, вмять его в дощатый крашеный пол. И Чеглинцеву было противно, но он стоял, как будто загипнотизированный Васькиными насмешливыми глазами, а рука тяжелела и тяжелела на его плече.
— Ладно, — сказал вдруг Васька, — надо нам с Соломиным прогуляться.
Скинул он руку, и в глазах его Чеглинцев прочел: «Побаловался и хватит. Знай свой шесток…»
— Куда прогуляться? — спросил Соломин.
— А горючего достать, — сказал Испольнов. — Раз у нас такой праздник, раз наш товарищ такое решение принял, как же тут без горючего!
— Пошли! — обрадовался Соломин.
Они уходили, оба довольные. Соломин все оборачивался и, казалось, подмигивал Чеглинцеву, и в лице его жила радость, почти счастье, он и вправду мог быть осчастливлен его, Чеглинцева, возвращением. А Чеглинцев не улыбался, он все свирепел и свирепел, и, когда дверь закрылась за его приятелями, он с досадой шибанул кулачищем по спинке стула. «Ах так! — сказал самому себе Чеглинцев. — Ах так!»
Васькина рука все еще давила его плечо, все еще жгла его, все еще хотела вмять его в пол, в землю, показать всем его ничтожество, и Чеглинцев знал, что ничего сегодняшнего он не забудет. Но как бы ни пыжился он сейчас, он понимал, что пока Васька еще раз осадил его, еще раз поставил на место, и в Сергач он вернется не сам по себе, не равным Ваське, а, как и раньше, зависимым от него человеком. Такого положения Чеглинцев терпеть теперь не желал, а раньше ведь принимал его как должное. И он сознавал, что нужно что-то придумать, что-то предпринять, но ничего придумать он так и не мог, а все ходил по комнате и приговаривал про себя: «Ах так! Ах так!»
И тут явилась к нему мысль, которая показалась ему сначала чересчур наглой, но мысль эта постучалась снова, и он подумал: «А почему бы и нет?»
Оглянувшись на дверь, он присел на корточки у Васькиной тумбочки и стал перебирать всякое барахло. Копаться долго не пришлось, потому что Чеглинцев сразу увидел зеленую коробочку с потертыми боками. Все же Ваську, видимо, огорошило его, Чеглинцева, решение, он выскочил за горючим, забыв спрятать коробку, а он всегда прятал ее или прихватывал с собой. В коробке этой, похожей на орденскую, обтянутой внутри желтым бархатом, он держал ключи от чемоданов, не хрупкие, будто из фольги, а крепкие, корявые, им самим сработанные на совесть для самодельных же замков. Ключи эти Чеглинцев знал и без труда отыскал нужный. «Надо же! — удивлялся он. — Как же это Васька так поторопился!»