После любви
Шрифт:
Дверцы автобуса я не распахиваю.
Похоже, седьмого это не смущает. Он не считает ниже своего достоинства обойти автобус и остановиться напротив водительского места. На лице его играет доброжелательная улыбка, определить ее стоимость затруднительно. Сто тысяч долларов? Двести?..
– Привет, – скалится седьмой. – Вы не подбросите меня до Эс-Суэйры?
Звучит вполне демократично, эта фраза подошла бы любому из путешествующих автостопом, она легко вынимается из заднего кармана залатанных джинсов и так же легко приколачивается к физиономии; vip-персона не сделала мне ничего дурного, почему я испытываю к ней чувство
Классовая ненависть, так будет вернее.
– Это не рейсовый автобус, – отрезаю я. Улыбка седьмого становится еще ослепительнее.
– У вас на лобовом стекле написано «Эс-Суэйра».
– И что?
– Мне бы хотелось туда попасть.
Я тщетно ищу в лице vip-персоны хотя бы один изъян, это позволило бы мне отнестись к ней если не с симпатией, то хотя бы с пониманием. Но ни одного изъяна не обнаруживается, корпоративные психологические тренинги не прошли даром, я даже подозреваю, что vip-персона сама их и разрабатывает. Безупречный нос, столь же безупречная линия рта, натренированные длительным восхождением по карьерной лестнице лицевые мышцы. И глаза.
Чертовски красивые глаза.
Глаза приводят меня в ярость.
– Так я могу войти в салон?
Вместо ответа я вытаскиваю табличку «MONTAGNARD» (о, трижды благословенный «Montagnard»!) и стучу по ней ладонью.
– Мы обслуживаем туристов, воспользовавшихся услугами этой фирмы.
– Вы лично?
– И я… в частности.
– Значит, в Эс-Суэйру я не попадаю?
– Нет. Во всяком случае, на моем автобусе.
– Но у вас в салоне полно мест, – вполне резонно замечает vip-персона.
– Это ничего не меняет.
Меняет, и еще как! Из «o-la-la, mademoiselle» я превращаюсь в упрямую дуру. Стерву, со смаком пользующуюся своим служебным положением, вздорную бабенку и, наконец, просто в истеричку с предменструальным синдромом. Я больше не восседаю на водительском кресле, я стою на сцене, почти голая, освещенная прожекторами. Я полностью провалила роль, и теперь любой, сидящий в зале, может швырнуть в меня яйцом или пакетиком с майонезом, или потребовать вернуть деньги за билет. Яйцо или пакетик с майонезом, да. Горнолыжники точно не промахнутся. Вот и сейчас один из них говорит мне:
– Какие-то проблемы? Почему мы не можем взять этого парня?
– Я не беру кого ни попадя, – отрезаю я. – Это не Европа.
«ЭТО НЕ ЕВРОПА» – убийственный аргумент. Это – не Европа, следовательно, никто не может быть в безопасности. Но безопасности нет и в самой Европе. Хотя я и не читаю газет, но ужины с Домиником оказали свое тлетворное влияние. Я в курсе, что в мире сейчас неспокойно, взрывы гремят повсюду, число невинных жертв растет. Марокко – спокойная страна, может быть – самая спокойная из всех стран; толерантная, как любят выражаться сами европейцы, и сейчас я в некотором роде предаю землю, приютившую меня. И все из-за сукина сына с чертовски красивыми глазами.
– Вы думаете, у него бомба в саквояже? – голос горнолыжника полон иронии.
– Мы летели с ним в одном самолете, – поддерживает его молодой человек, по виду – студентик, переживающий любовную драму. – И ничего подозрительного не заметили.
Четверо других с готовностью хохочут, я по-прежнему стою на сцене, почти голая, полностью провалившая роль. Дура. Стерва. Истеричка с предменструальным синдромом.
– Ох, уж эти женщины, – резюмирует кто-то. – Если
Мы проплываем мимо vip-персоны, нарочито медленно, издевательски посверкивая фарами. Должно быть, это – первый случай, когда Спасителю мира хоть в чем-то было отказано. Несколько секунд его понурая фигура маячит в зеркале заднего вида, ничего, возьмешь такси, сукин сын!..
Первые полчаса разговор в салоне вертится вокруг бомб, спрятанных в укромных местах (в шутку предлагаются самые невероятные); и вокруг того, как может выглядеть террорист (у всех шестерых на этот счет сходные мнения). К тому же все шестеро, прямо или косвенно, почувствовали на себе отголоски взрывов в Нью-Йорке, Мадриде и Лондоне: один едва не сел в поезд, впоследствии взорванный, еще один оказался на Манхеттене, в квартале от башен-близнецов; еще один получил sms-сообщение от двоюродного брата за несколько мгновений до его гибели; еще один парковал велосипед рядом со взлетевшим на воздух лондонским double-decker и видел, как страшно тот горел, и даже заснял это на камеру в мобильнике. Но самой удручающей оказывается история студентика: его невеста, испанка Мерседес, начинающая танцовщица, как раз таки села в поезд. Тело Мерседес – сладкой, как яблоко, – было настолько изуродовано, что ее с трудом опознали. На опознании студентик не присутствовал: горе от этого не стало меньше.
Заколка и дешевенькое кольцо – вот и все, что осталось в память о ней.
Я жду, что студентик начнет демонстрировать – и заколку, и кольцо; к счастью, все обходится без драматических подробностей. Но и просто рассказа оказывается достаточно: все сочувствуют студентику, меланхолично сопят, вздыхают и ерзают на сиденьях. Гибель возлюбленной не идет ни в какое сравнение ни с sms-сообщением от погибшего кузена, ни с заснятым на камеру пожаром; она прибавляет худосочному невзрачному студентику человеческой значимости, на ренту от трагедии он будет существовать еще долго, может быть – всю оставшуюся жизнь.
Я не знаю – стоит ли ему верить и существовала ли когда-нибудь Мерседес – сладкая, как яблоко? А если и существовала – обратила бы она внимание на этого заморыша? О том же, наверное, думает и горнолыжник, который предложил мне прихватить vip-персону. Скорбные складки у носа выдают в нем неудачника, вечного второго, вот кому бы подошла история с Мерседес. И у скорбных складок появился бы совсем другой подтекст.
Некоторое время в салоне стоит напряженное молчание. После Мерседес никто не решается перевести беседу на более легковесные темы, это выглядело бы кощунственно. Все шестеро мучаются немотой, рты их кажутся зашитыми сапожной дратвой, заклеенными скотчем, заткнутыми кляпом. Бедолаги даже посинели от недостатка воздуха и осознания собственной чуткости. И приверженности христианским нравственным ценностям.
Мне плевать на христианские ценности, вот уже три года я живу в мусульманской стране.
– Кстати, погода сейчас стоит отличная, – говорю я.
Причем здесь – «кстати»? К чему относится «кстати»?
К тому, что такая погода обязательно бы понравилась Мерседес – начинающей танцовщице, сладкой, как яблоко? Уж она-то не стала бы сидеть возле бассейна; именно возле бассейнов целыми днями околачиваются европейские неженки, напрочь забыв, что совсем рядом существует океан. Собственного бассейна в отеле Доминика нет.