После нас - хоть потом

Лукина Любовь Александровна

–  А нам, девонька, - покашляв, прибавил Вражина, - лишних бед не надо. Своими поделиться можем…

* * *

Кудыка беспомощно смотрел в спины уходящих вдоль бугров золы возчиков, и мнилось, будто с сердца снимают резцом глубокую запрещенную царским указом стружку. Хоть и сволочане, хоть и обозники - все равно ведь свои, берендеи… А тут…

Посмотрел на змею подколодную Чернаву. Та еще сидела на земле, уперев ладошку в синевато-серый прах и горестно уронив головушку. Ухмыл раздал вновь прибывшим

лопаты и, поигрывая оставшейся, направился к ним двоим.

–  Смотри, Любим!
– весело крикнул он через плечо.
– Хоть одну мне сломаете - шкуру спущу!..

Вослед ему полетела задорная брань, но Ухмыл оставил ее без внимания.

–  Ну что, беглые?
– сказал он.
– Пойдем к розмыслу…

Кудыка припомнил костистое остролобое лицо, выхваченное из мрака светом греческой лампы, и вздрогнул. Ухмыл засмеялся.

–  Что? Боязно?.. А придется… Без его слова вас тут никто не примет. Так что вставай, Чернава, нечего рассиживаться…

Чернава поднялась со вздохом, и двинулись они втроем вдоль рва по скрипучей дресве туда, где громоздилась похожая на качель махина. Справа шли тесаные, покрытые внизу зелеными водорослями камни волнореза, сдвигаясь все теснее и теснее, пока не сплотились в пристань, возле которой покачивались вчерашние острогрудые ладьи. Одна из них была завалена набок прямо на причале. Над поврежденным днищем стояли, почесывая бороды и затылки, человек семь. Горела смола, постукивали топорики.

–  Эй, Неждан!
– осклабясь, окликнул Ухмыл хмурого берендея со смоляным кляпом в руке.
– Ты хоть рыбкам-то от меня привет передал?..

–  Да чтоб тя во рву переехало!..
– недружелюбно отозвался тот.

Ухмыл загоготал, довольный своею шуткой, и повернулся к Кудыке с Чернавой.

–  Вчера, когда чалили, - шепнул он, перегородивши рот ладонью, - об камушек брюхо ладье порвали… Рыба-то, она - не дура: как вечер - вся к берегу подается… А чальщики наши тоже в темечко не колочены: отряжают один челнок вдоль волнореза. Ну и пожадничал Неждан, решил впритирку невод проволочь… Только ты, слышь, - добавил он озабоченно, - розмыслу об этом ни слова…

Кудыка распахнул полушубок. Не пригревало уже, а припекало. Тени по обе стороны стали заметно короче, причем левая проступала погуще, поотчетливей… Древорез вознес боязливый взор и, сличив оба солнышка, повернулся к Ухмылу.

–  Ухмыл, а, Ухмыл… - жалобно позвал он.
– А что это у греков оно вроде поярче?

Тот насупился, сплюнул.

–  Будешь тут поярче!
– сказал он, перебрасывая лопату из одной руки в другую и тоже распахивая зипунишко.
– Они-то его на каменном масле калят… Нафта [57] называется…

–  А мы?

–  А мы - дровами.

Кудыка ошалел и еще раз сравнил обе тени.

–  Дровами?.. Да мил человек!.. Дрова-то - дорогие!..

–  В том-то и дело… - проворчал Ухмыл.
– А тут еще вы со своей глубокой резьбой… Ох и хитрющий же народ! И стружки хотят снять поболе, и чтобы солнышко пожарче грело…

Кудыку словно колом промеж глаз полыхнули. Остановился, уставился в ужасе.

–  Берендейками?!

–  А то чем же? Понятно, что берендейками… Вы их кому в жертву приносите? Солнышку? Ну вот в солнышке они и сгорают, берендейки-то

ваши… - Тут Ухмыл почуял спиной неладное и обернулся. Кудыка стоял столбом.
– Э, ты чего?

–  Погодь… - прохрипел Кудыка, запуская пальцы за ворот рубахи. Накатило удушье. Постоял, отдышался… - Зачем же мы их режем-то?!
– завопил он так громко, что на пристани даже оглянулись.
– Душу, можно сказать, вкладываем!..

–  Ну, как?..
– Ухмыл несколько растерялся.
– А иначе вы вообще ни щепочки не принесете, все в печь засунете… без молитвы-то… И так вон уже ничего не боитесь… Перунов, говорят, со старых капищ на дрова крадете…

К счастью, древорез вспомнил вдруг, что к резным идольцам он теперь никакого отношения не имеет. И все равно: работы было жалко… Да какой работы!..

–  Очухался, что ли?
– спросил Ухмыл, тревожно заглядывая в глаза.
– А очухался - так пошли…

До самой махины древорез брел молча и вид имел пришибленный. С мыслями удалось собраться лишь в самом конце рва.

–  Слышь, Ухмыл… - сипло позвал он.
– Ну, с берендейками - ладно… А ночи-то у нас почему длиннее, чем у греков?

–  Еще бы им не быть длиннее!
– Ухмыл усмехнулся.
– Греки-то, вишь, три солнца катают, а мы-то - два…

После таких слов ум Кудыкин и вовсе разбежался весь по закоулкам, ничего в середке не осталось.

–  Так, может, и нам тоже?..

–  Эва!
– подивился Ухмыл его наивности.
– А где ж тебе третье взять, ежели у нас их всего два и есть? Четное да нечетное…

Похожая на качель махина заслонила тем временем весь прочий берег. Как и на пристани, копошились, ползали и ходили по ней людишки, что-то выстукивали, что-то подмазывали. Судя по запаху, дегтем. Резкий голос Завида Хотеныча Кудыка заслышал еще издали. Розмысл стоял под самым перечапом и что-то кому-то указывал.

–  Суров… - заметил, словно бы похвастался, Ухмыл.
– А уж умен-то, умен!..
– Понурился и вздохнул сокрушенно.
– Эх, мне бы такую голову - я бы уже, наверно, сотником был…

–  Чего ж не стал?
– впервые подала голос хмурая Чернава.
– Смекала недостало?

–  По грамоте осекся, цифирь не далась… - удрученно признался тот.

Сделал знак подождать его здесь, а сам вжал голову в плечи и робкими мелкими шажками направился к розмыслу. Обратился, однако, без поклона и шапку, к удивлению Кудыкину, ломать не стал… Завид Хотеныч, нахмурясь, выслушал Ухмыла, потом повернулся и смерил взглядом Кудыку с Чернавой. Был розмысл высок, острокост, а глаза имел темные, пронзительные.

Повинуясь властному движению согнутого перста, древорез и погорелица приблизились не без опаски. Мельком окинув оком Чернаву, грозный Завид Хотеныч воззрился на древореза.

–  Надевай шапку-то - вши расползутся… - недружелюбно молвил он.
– Что умеешь?

–  Часы… - неожиданно сказала погорелица и придурковато хихикнула.

* * *

–  Значит, из древорезов… - задумчиво цедил Завид Хотеныч, развалясь на стульце греческой, видать, работы и постукивая пальцами по долгому, чуть не до дверей, столу.
– Ну что же, это неплохо… Грамоту разумеешь?