После нас - хоть потом

Лукина Любовь Александровна

–  В чем дело?
– спросил я Валерку.

–  Все в порядке, - заверил он, не оборачиваясь.
– На резку еще одного новичка направляют. Его мы берем себе, а Гришу отдаем шестому прессу.

–  И сменный мастер знает?

–  А как же!
– бодро отозвался он.
– Все согласовано.

–  А со мной?
– закипая помаленьку, проговорил я.
– Со мной ты это согласовал?..

С Валеркой мы не разговаривали до конца апреля. И это еще не все…

Вечером я вспомнил наконец, что хорошо бы забежать в универмаг к Ирине -

объяснить, почему исчез.

Забежал, объяснил…

Домой я вернулся с твердым намерением как можно быстрее обеспечить Гришу общежитием.

Никого не обнаружив в комнатах, я сунулся в кухню и увидел там такую картину: Гриша сидел в уголке на табуретке и неумело чистил картошку, внимательно, с почтением слушая сетования матери.

–  Все с нее началось, с Наташки, - жаловалась она.
– Поломала, дуреха, жизнь и ему, и себе. А у Миньки-то характер - сам знаешь какой! В ступе пестом не утолчешь! Из армии пришел - грозился: мол, в две недели себе жену найду, получше Наташки… И вот до сих пор ищет…

Я вошел в кухню и прервал эту интересную беседу.

–  Ты картошку когда-нибудь чистил?
– хмуро спросил я Гришу.
– Кто так нож держит? Дай сюда…

Показав, как надо чистить картошку, я перенес низенькую, еще отцом сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил.

–  Ну и как там твоя Ирина?
– осторожно спросила мать.

Печь исправно глотала табачный дым черной холодной пастью. Зверская тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал…

–  Какая Ирина?
– нехотя отозвался я.
– Не знаю я никакой Ирины.

Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не ждала.

–  В общем так, Гриша, - сказал я.
– Насчет общежития идем завтра… А что ты на меня так смотришь? Что случилось?

–  Картошка кончилась, - виновато ответил Гриша.

–  Всю почистил?
– обрадовалась мать.
– Вот спасибо, Гришенька. Не сочти за труд - сходи во двор, ведро вынеси…

Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять распоряжение.

–  Знаешь, Минька… - помолчав, сказала мать.
– Не надо вам завтра никуда идти. Подумала я, подумала… Возьму я Гришу квартирантом. Все равно комната пустует.

Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжегся и, повертев в пальцах, бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал.

–  Вежливый, уважительный… - задумчиво продолжала мать. Потом обулась и посмотрела на меня строго.
– Дать бы тебе по затылку, - сказала она, - чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он и не женат вовсе. Тоже вроде тебя.

5

Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.

Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно

обошел вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чем-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) все в порядке, не спеша прошествовал к будке и улегся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведерка в миску.

И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причем ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал свое место в природе, псина.

Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:

–  А чему ты все время радуешься?

Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, и лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.

На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьезные глаза и произнес негромко:

–  Свободе.

–  Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!

–  Выхожу, - быстро возразил он.

–  Если мать за хлебом пошлет, - сказал я.
– Слушай, чего ты вообще хочешь?

Гриша растерялся.

–  Вот… Мухтара покормил… - как всегда, невпопад ответил он.

–  Молодец, - сказал я.
– Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел… Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе!

–  Я объясню, - сказал Гриша.
– Можно?

–  Валяй, - хмуро разрешил я.

Глаза б мои на него не глядели! Дома - Гриша, на работе - Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь - все сделает…

–  Скажи, пожалуйста, - начал Гриша, - есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться?

–  Нет такого наказания, - сердито сказал я.
– Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.

–  Ну вот, - обрадовался Гриша.
– Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь?

–  Не представляю, - сказал я.
– У него за год все мышцы отомрут.

–  Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно… Он свободен, понимаешь?

–  В камере?
– уточнил я.

–  В камере!
– подтвердил Гриша.
– Ему достаточно этой свободы!..

И такие вот разговоры - каждый день.

Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно - через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живет? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди - так и жизни не хватит.