После немоты
Шрифт:
Тем более, моральный подход к этой проблеме несостоятелен в диалоге с деловыми людьми. В экономике существуют законы, в соприкосновении с которыми моральные критерии как бы теряют свою силу. В самом деле, как увязать рыночную конъюнктуру, угрозу инфляции, рост безработицы в собственных странах с заботой о страдающем ближнем в тоталитарном мире? Поэтому мне и хотелось бы сейчас подойти к вопросу не с нравственных, а с чисто прагматических позиций, т. е. рассмотреть его с точки зрения наших обычных оппонентов.
Если не считать чисто демагогических доводов этих оппонентов, вроде заботы о благосостоянии простого человека за „железным занавесом" (правда, возникает некоторое недоумение: разве наручники, в которых вывозили из СССР Владимира
Довод этот достаточно серьезен, чтобы можно было отмахнуться от него с морально максималистских позиций. Действительно, крушение политически косной, но экономически сложившейся структуры, так или иначе внедренной в мировой производственный оборот, несомненно, приведет планетарную экономику в катастрофическое состояние. Но из этой, на наш взгляд, бесспорной посылки на Западе выросла и утвердилась (убежден, не без активной поддержки определенных советских органов) абсолютно самоубийственная концепция сохранения статус-кво, которая в качестве единственной меры спасения от возможного хаоса предлагает политику практически безвозмездных кредитных инъекций в эти структуры.
Но если, вопреки общепринятым предубеждениям, трезвыми глазами рассмотреть экономическую и политическую ситуацию на Востоке, то можно убедиться, что пресловутая „дестабилизация" уже приняла там необратимые формы. Только полное отсутствие объективной статистики и открытой информации помогает тоталитарной пропаганде наводить на свою агонию оптимистический грим и разыгрывать из себя деловых партнеров.
Поэтому подлинный прагматизм состоит сейчас не в том, чтобы, пренебрегая реальностью, продолжать успокаивать себя анастезией детанта в политике и концепцией искусственного дыхания в экономике, а в том, чтобы активно поддержать (ни в коей мере не прекращая при этом уже сложившихся контактов) все, даже находящиеся в зачаточном состоянии конструктивные силы демократии в тоталитарных странах, которые, в случае критической ситуации могли бы овладеть положением в обществе и канализировать опасные для человечества процессы в эволюционное русло, т. е. привести к подлинной стабилизации.
Как это ни парадоксально, но спасти свободную рыночную систему и прагматическую демократию Запада имеют возможность не закормленные капиталистическими подачками Брежневы и Чаушески, а все те же романтические моралисты, дон кихоты нашего смутного времени Сахаровы, Курони, Вышинские. К счастью или к сожалению, но другой альтернативы нет, все остальное остается прекраснодушной иллюзией, какими бы наукообразными расчетами она ни прикрывалась.
Оптимальной формой эволюции, которую следовало бы поддержать политикам и деловым людям Запада, могла бы, на мой взгляд, стать ситуация, сложившаяся сейчас в Польше. Фактически в стране уже существуют три параллельные власти: официальной партии, католической Церкви и Комитета защиты рабочих, утвердившего себя явочным порядком и успешно (при растущем нейтралитете правительства) функционирующего. Медленная, почти незаметная с первого взгляда, но необратимая конвергенция этих трех институтов власти представляет собою одно из самых уникальных в мировой политике и обнадеживающих для тоталитарного общества явлений нашего времени.
Если благотворный пример Польши найдет себе продолжение в других восточноевропейских странах (а для этого там имеются все предпосылки), то будущее хозяйственной, а следовательно и политической
Но эту очевидную истину прекрасно осознают и кремлевские заправилы. Именно поэтому с такой жестокостью подавляют они всякое проявление свободной мысли и демократических тенденций в подконтрольной им империи. Недавние процессы над Александром Гинзбургом, Анатолием Щаранским, Александром Подрабинеком и целым рядом других советских правозащитников свидетельствуют об их решимости силой навязать себя Западу в качестве единственных партнеров в каком-либо диалоге. В связи с этим, защита деятелей демократического движения на Востоке становится для политиков и дельцов Запада отнюдь не альтруистическим актом, а прагматической мерой самозащиты от одностороннего диктата.
Справедливости ради, следует отметить, что все, сказанное мною, не составляет открытия или секрета для многих политиков, общественных и промышленных деятелей Запада, но, если быть до конца откровенным, то большинство из этих деятелей склонны намеренно оттягивать демократическую эволюцию на Востоке по одной весьма прискорбной причине: тоталитарный мир, освободившись от тирании, откроет архивы и тогда обнаружится сколько, когда, кому и в какой валюте платили за их намеренную слепоту и комфортабельную уступчивость, а это, естественно, повлечет за собою соответствующее возмездие.
В начале своих беглых заметок я намеренно выступил с позиций „адвоката дьявола", ибо только вскрыв нехитрый механизм современной прагматической мысли, можно наглядно убедиться, что, сколько бы мы ни утешали себя релятивистским суесловием, вместилищем всех проблем человеческих и единственными судьями в их решениях остаются для нас наше сердце и совесть и только одни они мерило всех ценностей на земле и только в них наше спасение.
Ноябрь 1977 г.
ОГЛЯНИСЬ НА ДОМ СВОЙ, АНГЕЛ!
„Если Бога нет, - восклицал устами одного из своих героев Федор Достоевский, - то все можно, все дозволено." „Если нет греха, то сама душа - преступление" - вторит ему Бернар-Анри Леви, и фраза эта становится ключом к его „Завещанию Бога". Эта книга поистине вещее свидетельство о катарсисе, через который проходит сегодня поколение автора - поколение вчерашних монтаньяров, совсем еще недавно жаждавших перманентного бунта и всеобщего разрушения.
Справедливости ради надо сказать, что в борениях с окружающей его средой оно - это поколение - сумело вырваться из ее удушающей буржуазности и, в известном смысле, опередить время, но, преодолев повседневность, вдруг оказалось перед новой пустыней, где уже вовсе нечем было дышать и некуда больше двигаться. И тогда первые оглянулись, с головокружительной горечью убеждаясь в том, что вырвались не столько из той самой среды, сколько, и прежде всего, оторвались от самих себя, от Закона, который изначально был в них заложен.
И здесь, как в детстве, когда мир еще полон загадок и единообразия, их вновь закружили трагические в своей голой простоте вопросы: что, зачем, почему? Что я такое, зачем я живу и почему мир так глубок и объемен? В этой непреходящей банальности самопознания и заключен, на мой взгляд, подлинный смысл всякой сколько-нибудь серьезной философии вообще и новой книги Бернара-Анри Леви в частности.
Кто-то из моих современников горько заметил: „Чтобы по-настоящему понять, что такое Свобода, надо ее сначала потерять". Это, видимо, правда по отношению к современности, но все в Человеке должно протестовать против этого: неужели и впрямь, чтобы ощутить ее возвышающий вкус, нам необходимо пройти сквозь ад освенцимов и колымских ночей, неужели и вправду, чтобы пробиться к ней, нам нужно сначала захлебнуться собственным криком и кровью, неужели и в самом деле прежде, чем стать свободными, мы обречены кружиться по всем девяти кругам нечеловеческих испытаний?