После смерти жизнь только начинается
Шрифт:
– Это Харон. – с неким пиететом проговорил Михаил.– постарайся говорить с ним повежливей. Он не перевозит живых, но я попробую договориться. Этот реликт уже не тот строгий страж, что в былые времен, но заплатить ему надо. У тебя деньги есть?
– Рубли.
– Нет, это валюта здесь не котируется. На тебе двадцать евро. Он их различает.
Лодка причалила. Херон встал и я увидел египетскую мумию, которая пристально уставилась сначала на меня, потом на деда:
– Живым проход закрыт! – громко возвестила мумия скрипучим, как давно не смазанные дверные петли, голосом. Голос перевозчики метнулся под своды пещеры, прошёлся наждаком по потолку и осыпался мелком песком нам на
– Уважаемый Харон. – начал дед Михаил. – О живых поговорим позднее.. Ты слышал о комиссии в Раю?
Харон стал в третью позицию и скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что дела Рая его не касаются.
– А что мне Рай,– раздраженно сказал перевозчик.– Там свои доставщики душ, VIP персоны. У нас – все больше грешники. В Раю будет люстрация и кое-кого, таво… на перековку— зажрались. Так им и надо.
– Я слышал , что и здесь почистят. Говорят Ад стал проходным двором. Шастают говорят, из этого мира в тот и обратно. А кто за это отвечает? Правильно – сын Эреба.
Харон пожевал беззубым ртом, вечная жизнь научили его принимать быстрые решения и он сказал:
– Ладно. Садитесь, только молча.
Верхние круги Ада показались мне светлыми банными помещениями, где жизнь мало чем отличалась от исправительных учреждений Земли. Банщики дородные черти с массивными бычьими затылками, как впрочем, и всем остальным набором рогов и копыт, включая тяжелый налитый кровью взгляд, следили, чтобы назначенные процедуры неукоснительно выполнялись. Дед подошёл к одному из них в белом накрахмаленном халате и, пока я стоял у доски объявлений, изучая распорядок дня, договорился о двухместном номере в первом круге у «некрещёных», где мы собирались пить чай вместе с Эмиром на террасе с видом на Чистилище.
– Порядок, – сказал дед и показал мне ключ от номера. – Здесь это актуально.
– Воруют? – поинтересовался я.
– Смотря, что, смотря у кого. – проговорил дед довольно загадочно.
Номер больше похож был на келью: стены из розового туфа, стол, две лежанки, коврик…
– И всё? – спросил я удивлённо. – А туалет, а ванна?…
– На живых здесь не рассчитанно. – развёл руками Михаил. – Терпи, появится Эмир – он всё устроит. – с этими словами дед улёгся на топчан и уставился глазами в потолок. Я тоже лёг. Впечатления калейдоскопа событий дня захлестывали меня, но вместо нервного напряжения и возбуждения от пережитого, я тупо забылся и тут же уснул.
Я проснулся от приглушённых голосов доносившихся из угла кельи, где стоял стол.
Голос деда доказывал, что «вылов» лучше отложить до лучших времён и не светить сейчас, когда идут проверки и неизвестно, что будет дальше. Голос, в котором я узнал давешнего приятеля деда, возражал, доказывая, что проверки проверками, а бизнес – есть бизнес и никуда от этого не деться. Пока есть спрос – есть бизнес.
– Ты послушай старого контрабандиста.– горячился Эмир. – Если мы сейчас не доставим сырьё, что это будет!? Зелье закончится раньше чем ты успеешь моргнуть. Вах-вах! Ты о чём думаешь?! Наши высокопоставленные клиенты могут прийти в уныние и лишить нас привилегий. Если сейчас затихариться, мы потеряем время. Решайся амиго! Подключи Данте, Савонаролу, папу Пия IX, наконец.
– Хорошо. – после некоторого молчания откликнулся дед Михаил,– Но мы сильно рискуем.
Они замолкли. Эмир тихо ступая вышел из кельи и я решил проявить признаки пробуждения. Для начала я приподняла голову и зевнул. Дед ожидал, глядя, как я потягиваюсь и прихожу в себя.
– Ну, как спалось на новом месте? – спросил родственник, в котором для меня открылись новые грани. Портрет деда приобрёл новые краски и характер
– Что смотришь, как на не родного? – взгляд Михаила упёрся мне в лоб и попытался проникнуть дальше. – Не выспался?
– Нормально.
Дед встал, пружинисто присел несколько раз и, разразившись одним из своих любимых образчиков из набора абсценной лексики, пояснил с довольным видом:
– Когда Данте выучил русский язык, он признал, что мои «ненормативные опусы» не уступают лучшим строкам из его Божественной комедии. Льстит конечно, но приятно. Может издам сборничек.
– Лавры Баркова покоя не дают?
– Да, представь себе. Я ведь только жить начал, чувствую силу в себе… В той жизни стоя сделал? Я спал. Спал пока не умер. А здесь я нужен, я член общества…
Я зевнул.
– Ну да, куда нам до вас?! – обиделся дед.
Он отвернулся, посмотрел в узкое окно на веранду, где сидел Эмир с кучкой неприкаянных, как и он сам, но вполне довольных жизнью в Лимбе достойных людей: античных философов, поэтов, врачевателей, обречённых навечно жить между адом и чистилищем, потому, что они не присягали Спасителю и не служили Дьяволу.
Дед Михаил повернулся ко мне с видом гида обслуживающего туристов Сейшельского архипелага. Движения его были плавны и точны, голос уверен, а глаза смотрели с такой искренней привязанностью, что я невольно подумал: «это будет дорого стоить».
Дед между тем озвучил свои мысли, указывая на пространство за окном кельи:
– По мне – это лучшее место в этом мире. Нас никто не трогает, мы никому не нужны. Красота!
– А как же Рай? – спросил я искренне удивлённый его словами.
– Рай, а что Рай? Название, мечта, бренд. Там жить невозможно. Эти херувимы, эти ангелочки, цветочки,– показуха! Я понимаю Рай, который допотопный. Всё настоящее, все добротное. Я тут, как-то ковырнул балюстраду – а там, вместо камня: крашенная труха. Я там больше часа ни разу не выдерживал… кругом облака, высоко, а я к земле поближе привык.
Дед встал и сделав широкий жест произнёс:
– Пошли на террасу, знакомиться будем с местной братией.
На террасе, куда мы вышли, за столиками сидели люди в разнообразных одеждах, по которым безошибочно можно было определить принадлежность человека к стране и времени, в котором он жил. Здесь были греки, итальянцы, персы, был мой давешний знакомец Эмир, национальность которого я никак не мог понять. Сидевшие пили чай. Так, скорее по привычке, чтобы поддержать учёный разговор и приятное времяпрепровождение. Мы подошли к столику, где расположился Эмир в компании с двумя мужчинами: одним – восточного вида моряком в феске и шальварах и другим – худощавым, смуглым испанцем, похожим на идальго. В бокалах синего стекла дымилась жидкость, похожая на чай. Мы поприветствовали сидящих и сели сами. В ответ на моё представительство, идальго назвался Сервантесом, а турок оказался знаменитым картографом и адмиралом Пири-рейсом. Я тут же вспомнил одну из самых старых карт мира, созданную задолго до испанских и генуэских, которые явно уступали ей в точности. Сервантес был по испански чопорен и молчалив, но на его тонко очерченном лице мелькали страсти почище, чем на страницах его бессмертного произведения.