После войны
Шрифт:
– Оттуда, сверху. Это «лагонда туэрер». – Мальчик поднял машинку, чтобы Рэйчел рассмотрела ее получше. – А сегодня у меня будет еще «авто юнион гран-при». У них здесь всегда новые модели.
За все утро Рэйчел впервые вспомнила об Эдмунде, оставшемся дома заниматься с худым как скелет и немного устрашающим герром Кенигом, и укорила себя за невнимание. В последнее время она слишком небрежна с сыном, и пусть внутренний голос и пытался уверить, будто предоставленная свобода вполне компенсирует Эдмунду нехватку тепла и заботы, Рэйчел понимала, что слишком отдалилась от сына и, если так будет продолжаться, может потерять его. На втором этаже она купила игрушечный
– Осторожнее, тут скользко! – предупредила миссис Бернэм. – Лучше сядь с другой стороны!
Рэйчел передала Эриху тяжелый бумажный пакет, набитый бутылками джина и виски и сигаретами, но подарок для Эдмунда оставила у себя.
– Не хочешь заглянуть в «Карлайл-клаб»? Выпить кофе? Прихватить свежий номер «Вумен’с оун»?
– Вообще-то я хотела бы поскорее вернуться… домой, – сказала Рэйчел и сама удивилась, что употребила именно это слово.
– Хорошо. Давай посмотрим твой дворец.
Проезжая мимо вокзала Даммтор, они снова увидели немок с плакатами, образовавших подобие воронки, в которую затягивало каждого мужчину, сошедшего с поезда, – женщины вытягивали шеи, вертели головами, высматривая, не их ли пропавший плывет в хлынувшей из поезда реке. Рэйчел увидела, как какой-то мужчина вдруг рванулся вперед и обнял одну из женщин, потом упал на колени и поцеловал висевшее у нее на шее фото. Выпрямившись, он подхватил женщину на руки и закружился вместе с ней.
– Смотри вперед!
Миссис Бернэм ошибалась, если думала, что подруга вот-вот поддастся непатриотическому сочувствию. Никаким состраданием здесь и не пахло – Рэйчел испытывала самую обыкновенную женскую зависть. Зависть к этой воссоединившейся и самозабвенно кружащейся паре. Если бы Льюис пропал без вести, вышла бы она с плакатом на шее, чтобы часами стоять у железнодорожной станции под холодным ветром и ждать? Может быть, и нет.
– Ich heisse Edmund. Ich bin englisch.
– Englander [39] , – мягко поправил Скелет.
39
Меня зовут Эдмунд. Я английский.
Англичанин.
– Englander. Ich heisse Edmund. Ich bin Englander [40] .
– Классный у тебя акцент.
Скелета била дрожь, и он, чтобы скрыть ее, постоянно потирал ладони и сцеплял пальцы, как делают священники. Эдмунд видел старика насквозь, но из уважения и сочувствия притворялся, что не замечает парафинового запаха разложения. Хотя в комнате и в доме было тепло – как в любом британском доме Гамбурга, – Кениг весь урок просидел в пальто, словно старался сохранить тепло на потом или, может быть, растопить засевший где-то глубоко кусочек льда. Несколько раз он тайком поглядывал на кекс и стакан молока, которые принесла ему Хайке. Обычно она делала это после урока, но сегодня принесла раньше и оставила на столе, и Кениг явно страдал, поглядывая на угощение.
40
Англичанин. Меня зовут Эдмунд. Я – англичанин.
– Хотите съесть кекс сейчас? – спросил Эдмунд. – Kuchen?
– Господи, да, – прошептал старик по-немецки. Потом, уже громче, добавил по-английски: – Спасибо.
Эдмунд встал, взял стакан с молоком и тарелку
Отец сказал, что когда-то Кениг был директором школы, что он человек больших талантов и настоящий эрудит, и Эдмунд изрядно удивился, в первый раз увидев изможденного, неряшливого человека. Такой старый, такой жалкий человек не мог быть директором, в нем не было ни намека на властность, авторитет, эрудированность. Но уже после нескольких занятий его мнение об учителе изменилось. Отец не ошибался – Кениг оказался не только прекрасным математиком, но и хорошо знал историю и английскую литературу. А еще он был очень осторожный. Будто лесной зверь. На теле его не осталось ни грамма жира, а в речи – ни одного лишнего слова; он тщательно обдумывал и фильтровал все, что собирается сказать. Эта выверенность в словах да едва угадываемый намек на былую респектабельность составляли скромное достоинство, с которым держался Кениг.
– Давай посмотрим атлас.
Предложение посмотреть атлас означало переход к последней части занятий, смеси истории и географии. На немецком. Эдмунд взял свой старый атлас и открыл на общей карте мира. Кениг попросил называть цвет страны, на которую он будет указывать, и коснулся пальцем Канады.
– Rosa [41] .
Соединенные Штаты Америки.
– Griin [42] .
Бразилия.
– Э… Gelb? [43]
41
Розовый.
42
Зеленый.
43
Желтый.
– Хорошо.
Индия.
– Rosa.
Цейлон.
– Rosa.
Австралия.
– Rosa.
– Waram sind sie rosa? [44] – спросил Кениг.
– Потому что это части Британской империи.
– Хорошо. Ты быстро учишься.
– Папа говорит, что Британская империя уменьшится из-за войны. Говорит, что у нас не осталось денег и что самые сильные теперь – Америка и Советский Союз.
– Да, на атласе многое изменится, и таким розовым он уже не будет.
44
Почему они все розовые?
Интересно, что герр Кениг на самом деле думает о британцах и их империи? Только ли из вежливости он указывает на ее огромные размеры? Шанс был да уплыл – палец Кенига двинулся дальше, игнорируя коричневую Японию, желтую Италию и, что особенно примечательно, синюю Германию, изображенную в границах, определенных Версальским договором, огромную страну в центре Европы. Удивительно, но лишь несколько других стран – Танганьика, Того, Намибия – были окрашены в такой же синий цвет.
– Гитлер завидовал нашей империи?