После войны
Шрифт:
— Здоров будь, офицер, — поприветствовал меня мужик, протягивая широкую сухую ладонь. Он и сам был весь как эта рука — широкоплечий, низкорослый и костистый, про таких обычно говорят «коренастый». Серые глаза из-под густых бровей, правда, глядели будто бы недобро, но это компенсировалось широкой обаятельной улыбкой. — Вольдим Райков, команданте танковых войск в запасе.
— И ты не хворай, командир! — я с улыбкой пожал протянутую руку. — Илан Стахов, оберлейтенант в отпуске.
— Добро! — засмеялся он. — Отпуск дело хорошее. А что ж не демобилизуешься? Или не пускают вашего брата на гражданку?
— Да
— Ну, эхо войны, что ж поделаешь! — он развёл руками. — Погоди, поедем. Дай только ноги разомну, раз уж остановился, да покурю. Куришь? А-а, — насмешливо протянул он, когда я продемонстрировал ему извлечённую из кармана пачку: повезло несколько дней назад основательно запастись, так что я, можно сказать, шиковал. Я протянул ему, но Вольдим только отмахнулся, доставая кисет и папиросную бумагу. — Не люблю я всю эту покупную муть, — пояснил он. — Куришь, а как будто воздух один. То ли дело — добрый ядрёный самосад. Ну, то дело вкуса. А ты куда путь-то держишь?
— Прямо, — я махнул рукой по дороге. — А там видно будет. Мне до дома далеко ещё.
— Айда со мной. До Лесного подвезу, я туда еду. Заодно, кстати, подсобишь, если поймёшь, чем.
— А что такое?
— Да, понимаешь, чернушина какая-то творится. Вроде и ладно всё — ни мертвецов странных, ни болезней. А всё равно не так что-то. Ну, а не поймёшь — и леший с ним, хоть отдохнёшь по-человечески. Давно без передыху-то?
— Зачем же? Ночами я всё-таки останавливаюсь поспать, — улыбнулся я.
— Тю! Да то разве отдых? Недоразумение одно! Вот сейчас доберёмся, в баньке попаримся, поедим. Ты хоть пару дней у нас поживи, куда спешить-то?
— И то правда, — отказываться от щедрого приглашения, тем более с баней, я не стал. Вот чего-чего, а хорошей баньки действительно не хватало.
Мы докурили и полезли в машину.
Узкий тёмный лаз вывел нас в кабину сухогруза, расположенную над первым звеном длинного металлического тела. Насколько я понимаю, подобная конструкция предусмотрена для того, чтобы водитель мог зрительно контролировать всю машину.
Вот так, в кабине, на сухогрузах мне перемещаться не доводилось; только в грузовых, наспех переоборудованных отсеках. Впрочем, не сказать, что я много потерял. Кабина представляла собой очень небольшое тесное помещение с выпирающими отовсюду углами: кожухи приборов и механизмов, экраны кабелей, прочие элементы сложной конструкции. Очень не похоже на пассажирскую самоходку, зато весьма близко к внутренностям танка. Надо полагать, отставной танкист Вольдим чувствовал себя здесь как дома.
Мест было три: для водителя, механика и штурмана-связита. Всё тот же танковый принцип, только башни со стрелком не хватает. А, впрочем, что удивляться? Ведь танки тоже люди делали, и, небось, на основе тех же сухогрузов.
— Ну, обер, держись за фуражку, — напутствовал Райков, пуская машину в разгон. Хоть я поначалу и принял его слова за шутку, в фуражку вскоре вцепиться всё-таки пришлось. Я сразу осознал мудрость человека, придумавшего для танкистов головной убор в виде шлема. Если в танке трясёт хотя бы вполовину
Не знаю уж, чем здесь была вызвана такая тряска. Может, из-за высокого положения кабины: насколько я помню, в кузове подобной канители не было. А, может, и вовсе из-за почтенного возраста видавшего виды сухогруза. В любом случае, уже через несколько минут меня растрясло до полной потери ориентации в пространстве, а лязг и грохот, кажется, совершенно оглушили.
До посёлка Лесного оставалось, насколько я помнил, не так уж много. Сняв в конце концов фуражку, я успел даже задремать, так что добрались быстро. Очнулся от внезапно наступившей тишины, в которой до сих пор чудились звуки работающих механизмов сухогруза.
— Ну что, обер, вот и приехали. Пойдём, я груз сдам, да прогуляемся до моего дома.
Вслед за отставным танкистом я спустился на твёрдую землю. Ноги гудели и слегка подрагивали, но в общем и целом состояние оказалось удовлетворительным. Пока Райков улаживал какие-то хозяйственно-рабочие вопросы, я погулял возле кабины сухогруза, размял ноги, покурил и огляделся.
Лесное ничем не отличалось от большинства других населённых пунктов, по которым прошли армии некросов. За столько времени зрелище успело примелькаться, однако оставаться равнодушным всё ещё не получалось. Да оно и хорошо: равнодушны машины и нежить. А здесь… Как можно не принимать близко к сердцу потери, понесённые твоей родной страной, твоими согражданами и товарищами? Голод и работа до изнеможения в тылу, под лозунгами «Всё для фронта, всё для победы!». Страх и запах смерти на оккупированных территориях, которые местами превращались в сплошные кладбища. Пепелища, тучи мух и толпы крыс на линии фронта.
Война никогда и никому не приносит счастья. Да и победа в большинстве случаев весьма относительная. Да, некросов надо было остановить любой ценой — иначе всему миру пришлось бы заплатить куда большую цену. Только вот… сколько мёртвых, сколько искалеченных судеб. Сейчас мы выжили. Но сколько ещё лет будут греметь отголоски этой страшной войны? Сколько лет страна будет оправляться от удара? Выжженные и вытоптанные пашни; целые гектары земли, превращённой магией смерти в голые пустыри, которым нужно очень долгое и трудное лечение. Разрушенные города и деревни, в некоторых из которых совсем не осталось живых, куда больше никогда не вернутся люди. И — миллионы погибших…
Этому посёлку, можно сказать, повезло: он выжил. Здесь не было крупных сражений, по Лесному не прошли колонны танков, отряды некросов или пехота под прикрытием офицеров.
Вот только тут и там торчали разрушенные и брошенные дома. Сгоревшие, превратившиеся в воронки от снарядов или боевых заклинаний. Навсегда оставленные, покосившиеся, с заколоченными окнами. Да и остальные, жилые, мало чем отличались от покинутых: покосившиеся стены, покорёженные крыши, кое-как залатанные неумелой рукой. Не до них было в войну. Так случилось — мужчины ушли…