Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
— Господь, — ответил сын Марии глубоким измученным голосом.
Горбун вздрогнул — он еще никогда не слышал, чтобы человеческие уста произносили имя Господа с таким ужасом. Он сложил руки и предпочел промолчать.
— Я пришел повидаться с настоятелем, — продолжил Иисус.
— Ты-то, может, его и увидишь, а вот он тебя уже нет. Зачем он тебе нужен?
— Не знаю. Мне приснился сон… Я пришел из Назарета.
— Сон? — рассмеялся горбун.
— Ужасный сон, рабби. Я с тех пор не могу найти покоя. Иоахим —
Раньше Иисусу и в голову никогда не приходило, что он идет в обитель к настоятелю для того, чтобы тот растолковал ему сон, приснившийся в ночь накануне распятия: карлики с орудиями пыток под предводительством рыжебородого. Но сейчас, пока он в нерешительности стоял на пороге, этот сон, словно молния, внезапно промелькнул у него в голове. «Так вот в чем дело? — воскликнул он мысленно. — Я пришел из-за сна! Господь послал мне его, чтобы указать путь, а настоятель растолкует его».
— Настоятель умирает, — промолвил горбун. — Ты пришел слишком поздно, брат мой. Можешь возвращаться.
— Господь велел мне прийти сюда, — возразил Иисус. — Он никогда не обманывает своих чад.
Булькающие звуки вырвались из груди собеседника — он уже достаточно повидал за свою жизнь и мало доверял Господу.
— Он ведь Господь. Разве Он способен на несправедливость? Какой же Он будет тогда всемогущий? — Иисус был настойчив.
Горбун похлопал упрямца по плечу — он хотел ободрить Иисуса, но его слишком тяжелая лапа лишь причинила боль.
— Хорошо, хорошо, не волнуйся. Заходи. Я — брат-странноприимщик.
Они вошли во двор. Поднялся ветер, и над плитами завились песчаные вихри. Темная туча закрыла солнце, воздух сгустился.
В середине двора разевал свою пасть пересохший колодец. Временами он наполнялся водой, но сейчас в нем был лишь песок. На его потрескавшихся камнях грелись две ящерицы.
Келья настоятеля была открыта. Горбун взял Иисуса за руку.
— Подожди здесь, я спрошу разрешения у братьев. Не уходи, — он сложил руки на груди и вошел внутрь. Обе собаки легли с двух сторон двери у порога. Вытянув шеи, они принюхались и жалобно завыли.
Старец лежал посередине кельи ногами к дверям. Вокруг него, измученные всенощным бдением, дремали братья. Умирающий лежал напряженно вытянувшись, не спуская глаз с открытой двери. Менора все еще горела над его головой, освещая гладкий высокий лоб, страстные глаза, ястребиный нос, посиневшие губы и длинную белую бороду, спускавшуюся до пояса и закрывавшую худую обнаженную грудь. Братья бросили ладан и сушеные лепестки роз в горящие угли глиняного кадила, и аромат заполнил всю келью.
Войдя, горбун позабыл, что ему здесь было нужно, и уселся на корточках у порога.
Лучи солнца проникли через дверь и, казалось, стремились дотянуться до ног старца. Сын Марии в ожидании
Шло время. Странник ждал — про него явно забыли: Ночью было холодно, и теперь он чувствовал, как живительное тепло утреннего солнца согревает его.
— Едут! Едут! — вдруг закричал дозорный.
Братья в келье настоятеля проснулись и высыпали на улицу, оставив умирающего в одиночестве.
Собравшись с духом, сын Марии робко приблизился и переступил порог. Внутри был разлит покой смерти или бессмертия. Бледные худые ноги настоятеля купались в ярком солнечном свете. Под потолком жужжала пчела; мохнатое черное насекомое гудело над семью язычками пламени, перемещаясь то к одному, то к другому, словно выбирая себе погребальный костер.
Внезапно Иоахим пошевелился. Собрав последние силы, он поднял голову — рот у него раскрылся, ноздри затрепетали, а глаза начали вылезать из своих орбит. Сын Марии поочередно приложил руку к сердцу, губам и лбу в знак приветствия.
— Ты пришел… ты пришел… ты пришел… — зашевелились губы настоятеля, но говорил он почти беззвучно, и сын Марии не услышал его. И тут же улыбка невыразимого восторга разгладила суровые черты лица старца, глаза его закрылись, ноздри перестали вибрировать, рот закрылся и руки, сложенные до того на груди, скатились одна налево, другая — направо и замерли на полу с вывернутыми кистями.
Во дворе тем временем два верблюда опустились на колени, и братья кинулись помогать слезть старому раввину.
— Он жив? Он еще жив? — страдальчески повторял юный послушник.
— Он еще дышит, — ответил Аввакум. — Он слышит и все видит, но не говорит.
Раввин вошел первым, за ним следовал послушник с бесценной сумой, содержащей бальзамы, травы и целительные мощи. Черные псы, поджав хвосты, даже не обернулись. Положив морды на землю, они жалобно выли, словно все понимая.
Услышав их, Симеон покачал головой. «Я приехал слишком поздно», — подумал он, но ничего не сказал.
Опустившись на колени, он склонился над Иоахимом и приложил руку к его сердцу. Губы его почти касались рта святого отца.
— Слишком поздно, — прошептал он. — Я опоздал… Да продлятся дни вашей жизни, святые братья.
Возопив, братья опустились на колени и поцеловали покойника, каждый в соответствии со сроком своего служения согласно обычаю: Аввакум — глаза, другие — бороду и вывернутые кисти, послушник — ноги. Потом, взяв посох старца, положили его рядом со святыми останками.
Старый раввин стоял на коленях, не утирая бегущих слез, и внимательно всматривался в лицо Иоахима. Что означала эта торжествующая улыбка на его лице? Что это за странное сияние вокруг закрытых глаз? Солнце, незаходящее солнце пало на это лицо и навсегда застыло на нем. Что это было за солнце?