Последнее искушение Христа
Шрифт:
– Глянь-ка, не Иуда ли это Искариот, зловещая борода?! – сказал чабан, не двигаясь с места. – Он снова стал ходить по селам – то мотыгу изготовит, то мула подкует. Пойдем послушаем, что он нам скажет.
– Будь он проклят! – пробормотал почтенный Зеведей. – Не нравятся мне его волосы. Слышал я, такая же борода была у его праотца Каина.
– Он, злополучный, родился в Идумейской пустыне, где до сих пор рыскают львы, так что не нужно держать на него обиды, – сказал Филипп и, сунув два пальца в рот, принялся свистеть погонщику осла.
– Иуда! – закричал он. – Добро пожаловать! Иди сюда, дай-ка на тебя взглянуть!
Рыжебородый
– Что нового слыхать в селах, по которым тебя носит? Что случилось в поле? – спросил Филипп. Рыжебородый остановил ослика, схватив его за хвост.
– Все просто чудесно, Господь премного милосерд, любит свой народ, за то Ему и слава! – ответил он, сухо рассмеявшись. – В Назарете Он распинает пророков, на поле насылает наводнение и отнимает хлеб у своего народа. Разве вы не слышите? Плач стоит над полем: женщины оплакивают зерно, словно дитя родное.
– Все, что вершит Бог, вершится во благо, – возразил почтенный Зеведей, досадуя, что лишние разговоры только наносят ущерб его добру. – Что бы ни свершил Бог, я Ему верю. Бог меня хранит, даже если все утонут, а я один спасусь. Бог меня хранит, даже если все спасутся, а я один утону. Все равно я в Него верую. Дважды два – четыре!
Услыхав эти слова, рыжебородый забыл, что зарабатывал на хлеб поденщиной и зависел ото всех. Зло взяло его, и он процедил сквозь зубы:
– Ты веруешь, почтенный Зеведей, потому только, что Всемогущий помог тебе хорошенько устроить свои дела. Твоя милость имеет в своем распоряжении пять лодок да пятьдесят рыбаков, которых держит в неволе и дает им на прокорм ровно столько, чтобы они ноги не протянули от голода да имели силы гнуть на тебя спину, в то время как твоя милость знай только набивает себе до краев сундуки, брюхо да кладовые. Оттого ты воздымаешь руки к небу и твердишь: «Бог справедлив, я в Него верую! Мир прекрасен, и да будет он всегда неизменным!» Но спроси про то Зилота, которого распяли третьего дня, потому что он боролся за нашу свободу; спроси крестьян, у которых Бог за одну ночь отнял весь их годовой урожай и которые теперь ползают в грязи, собирая остатки и оплакивая погибшие посевы; спроси про то у меня, потому как в своих странствиях по селам я вижу и слышу страдания Израиля! Доколе? Доколе?! Ты никогда не задавался этим вопросом, почтенный Зеведей?
– Говоря по правде, я не особенно доверяю рыжим. Ты ведь из рода Каина, который убил брата своего. Ступай-ка подобру-поздорову, не хочу я разговаривать с тобой! – ответил Зеведей и повернулся к нему спиной.
Рыжебородый ударил ослика хворостиной, тот встал на дыбы, рванулся и пустился вскачь.
– Погоди-ка, – тихо проговорил Иуда. – Погоди-ка, старый дармоед, придет еще Мессия и наведет порядок. И уже поворачивая за скалы, он обернулся и крикнул:
– Мы еще поговорим, почтенный Зеведей! Думаешь, Мессия никогда не придет? Придет! Придет и поставит всех мошенников на свое место. Видишь – я тоже верую. Так что, хозяин, до встречи в судный день!
– А, чтоб ты сгинул, рыжебородый! – огрызнулся Зеведей. Тут из воды показалось брюхо невода, наполненное лещами и барабульками.
Филипп пребывал в растерянности, не зная, на чью сторону встать. Слова Иуды были правдивыми и отважными. У него самого не раз
Пока шло словопрение, Филипп пребывал в смущении и нерешительности. Теперь же, когда вытащили невод, он принялся за работу вместе с рыбаками, помогая им наполнять корзины. Почтенный Зеведей тоже вошел по пояс в воду, распоряжаясь рыбой и людьми.
Когда все уже радостно взирали на корзины, наполненные по самые края рыбой, со скалы напротив вдруг громко раздался хриплый голос рыжебородого:
– Эй, почтенный Зеведей!
Тот прикинулся глухим, но голос загремел снова:
– Эй, почтенный Зеведей! Образумь сына своего Иакова, а не то худо будет!
– Иакова?! – встревоженно воскликнул старик. Он уже настрадался из-за младшего, потерянного для него Иоанна и не желал терять еще и Иакова, потому как других сыновей у Зеведея не было, а в подспорье для работы он нуждался.
– Иакова?! – снова обеспокоенно воскликнул Зеведей. – Что ты хочешь сказать, проклятый рыжебородый?!
– По дороге я видел, как он любезничает и сговаривается с распинателем.
– С каким распинателем? Говори яснее, богомерзостный!
– С Сыном Плотника, который мастерит в Назарете кресты и распинает пророков… Так что, бедняга Зеведей, и этот пропал. Было у тебя два сына: одного отнял Бог, а другого – Дьявол!
Почтенный Зеведей так и застыл на месте с широко разинутым ртом. Из воды выскочила летучая рыбка, пролетела над головой у Зеведея, снова плюхнулась в воду и исчезла.
– Дурной знак! Дурной знак! – прошептал перепуганный старик. – Неужто сын уйдет от меня, как эта летучая рыбка, исчезнувшая в глубоких водах?
Он повернулся к Филиппу и спросил:
– Ты видел летучую рыбку? Все, что происходит в мире, имеет определенный смысл. А это что должно значить, по-твоему? Вы, пастухи…
– Если бы это была баранья лопатка, я бы смог ответить тебе, почтенный Зеведей, но с рыбами я дела не имею, – сухо ответил Филипп.
Он был зол, потому что у него не хватало мужества говорить так же смело, как Иуда.
– Пойду гляну на животных, – добавил пастух.
Забросив за спину пастуший посох и прыгая по скалам, он догнал Иуду.
– Погоди, брат! – крикнул Филипп. – Мне нужно поговорить с тобой.
– Проваливай, трус, – ответил рыжебородый, даже не обернувшись. – Проваливай к своим овцам и не суйся к мужчинам. И не смей называть меня братом, я тебе не брат!
– Да погоди же! Мне нужно поговорить с тобой. Не сердись!
Иуда остановился и презрительно посмотрел на него.
– Почему ты не решаешься рта раскрыть? Чего ты его боишься? И впредь бояться будешь? Разве ты еще не слышал новостей, не знаешь, что происходит, кто идет к нам и куда мы сами идем? Пришел час злополучный, грядет Царь Иудейский во всей славе своей, и несдобровать трусам!
– Иуда, – взмолился Филипп. – Смажь мне по роже, возьми хворостину и побей меня, чтобы пробудить во мне наконец самолюбие, потому что и сам я уже натерпелся от страха.