Последнее королевство

Корнуэлл Бернард

– Будем молить о том Господа, – отозвался Эльфрик. Эльфрик и еще тридцать человек остались в Беббанбурге защищать крепость и оберегать женщин. В тот вечер дядя сделал мне подарок: кожаный нагрудник, защищающий от удара меча, и, самое главное, шлем, который кузнец Элдвульф украсил ободком из позолоченной бронзы.

– Теперь все поймут, что ты принц, – сказал Эльфрик.

– Он не принц, – возразил отец, – а наследник олдермена. Но он был доволен подарками брата и прибавил еще два от себя: короткий меч и лошадь. Меч был старым, сточенным, в кожаных ножнах

с овечьим руном внутри, с коротким толстым эфесом и слишком тяжелый… Но в ту ночь я спал, положив его под одеялом рядом с собой.

На следующее утро моя мачеха рыдала на валу у Верхних Ворот, а мы отправились под голубым безоблачным небом на войну. Две с половиной сотни человек ехали на юг под нашим знаменем с волчьей головой.

Это был год 867-й, и я отправлялся на войну в первый раз.

Эта война длится для меня до сих пор.

– В клине ты не пойдешь, – сказал отец.

– Да, отец.

– Только мужчины могут выстоять в клине, – продолжал он. – Но ты будешь наблюдать, будешь учиться – и поймешь, что самый опасный удар можно получить не тем мечом или топором, которые тебе видны, а теми, которые ты не видишь. Теми, что разят снизу, перерезая сухожилия.

Он дал мне множество других советов во время долгого пути на юг. Из двух с половиной сотен человек, отправившихся в Эофервик из Беббанбурга, сто двадцать ехали верхом – то были воины моего отца или самые зажиточные фермеры, которые могли себе позволить доспехи, щиты и мечи. Большинство людей не были богачами, но поклялись в верности моему отцу и шли теперь с серпами, копьями, косами, баграми и топорами. У некоторых имелись охотничьи луки, и всем приказали захватить недельный запас провианта – в основном черствый хлеб, еще более черствый сыр и копченую рыбу.

Многие взяли в поход женщин. Отец велел не брать их, но не стал прогонять тех, кого все-таки взяли: они все равно увязались бы следом. К тому же мужчины дерутся лучше, когда за ними наблюдают жены и любовницы. Отец был уверен, что эти женщины скоро увидят, как нортумбрийцы безжалостно перережут датчан. Он заявил, что мы самые мужественные люди Англии, гораздо мужественнее мягкотелых мерсийцев.

– Твоя мать была из Мерсии, – сказал он, но больше ничего не добавил.

Он никогда не рассказывал мне о матери. Я знал, что они были женаты меньше года, когда она умерла, рожая меня. Моя мать была дочерью олдермена, но для отца ее словно не существовало: он презирал мерсийцев, хотя не так сильно, как изнеженных западных саксов.

– Они в своем Уэссексе не видели лиха, – обычно говаривал он.

Но самой суровой его оценки удостоилась Восточная Англия.

– Они живут в болоте, – сказал он мне как-то раз, – живут, как лягушки.

Мы, жители Нортумбрии, ненавидели обитателей Восточной Англии, потому что много лет назад те предали нас в бою и убили Этельфрита, нортумбрийского короля и супруга Беббы, в честь которой назвали нашу крепость. Позже я узнал, что люди Восточной Англии позволили перезимовать датчанам, захватившим Эофервик, и давали им лошадей, поэтому отец был прав,

презирая мерсийцев, – они были вероломными лягушками.

Отец Беокка отправился на юг вместе с нами. Мой отец не слишком жаловал священника, но не хотел отправляться на войну без божьего человека и его молитв. Беокка же хранил неизменную верность моему отцу, который освободил его из рабства и дал возможность учиться; думаю, поклоняйся отец хоть дьяволу, священник закрыл бы на это глаза. Беокка был молодым человеком, чисто выбритым и невероятно уродливым, с сильно косящим глазом, приплюснутым носом, буйными рыжими волосами и парализованной рукой. А еще он был умным – хотя тогда я этого не ценил, поскольку ненавидел его уроки. Бедняга так старался выучить меня грамоте, а я сводил все его усилия на нет, предпочитая получать взбучки от отца, чем заниматься азбукой.

Мы ехали по римской дороге, под Тайном миновали построенную римлянами громадную стену и двинулись дальше на юг. Римляне, говорил отец, были гигантами, возводившими удивительные постройки, но гиганты вернулись в Рим и умерли, остались только священники. Дороги же сохранились, и, пока мы ехали на юг, к нам присоединялось все больше людей, так что наконец по пустоши с обеих сторон от разбитого каменного полотна двигалась целая толпа. Воины ночевали под открытым небом, а отец и его вассалы спали в аббатствах или конюшнях.

И все это войско двигалось вразброд. Даже в девять лет я замечал отсутствие порядка. Воины везли с собой выпивку, воровали мед и эль в деревнях, через которые мы проезжали, частенько напивались вдрызг и валились на обочину, но никому до этого не было дела.

– Нагонят, – беспечно говорил отец.

– Это плохо, – однажды сказал мне Беокка.

– Что плохо?

– Они должны соблюдать порядок. Я читал о римских войнах и знаю, что в войске должна быть дисциплина.

– Нагонят, – сказал я, подражая отцу.

В тот вечер к нам присоединились люди из местечка Кетрехт, под которым давным-давно мы разбили в большом сражении валлийцев. Вновь прибывшие пели о битвах, похваляясь, как мы кормили воронов мясом врага, и эти слова будоражили отца. Он сказал, что мы уже рядом с Эофервиком и, возможно, завтра встретимся с Эллой и Осбертом, а еще через день снова накормим воронов. Мы сидели у костра – одного из сотен костров, разбросанных по полю. Я видел, как далеко на юге небо отсвечивает над плоской равниной огнями других костров, и знал: там расположилась другая часть армии Нортумбрии.

– Ворон – птица Вотана, да? – взволнованно спросил я. Отец мрачно посмотрел на меня.

– Кто тебе это сказал? Я молча пожал плечами.

– Элдвульф? – догадался он.

Отец знал, что беббанбургский кузнец, оставшийся в крепости с Эльфриком, в глубине души язычник.

– Я просто слышал где-то, – сказал я, в надежде отвертеться от колотушек, – и знаю, что мы происходим от Вотана.

– Так и есть, – признал отец, – но теперь у нас новый Бог. – Он мрачно оглядел пьяный лагерь. – Ты знаешь, кто выиграет сражение, парень?