Последнее лето в национальном парке
Шрифт:
— Марина, — с трудом произнесла бабушка, — вот видишь, я что-то совсем расклеилась. Даже вязание забросила.
У нас проглядывалось определенное внешнее сходство, и мы очень сблизились с ней после смерти моей родной бабушки, ее сестры. Отец, впрочем, утверждал, что я очень похожа на его мать, но сам он помнил ее только по фотографиям. Убедиться в сходстве было трудно — фотографии во время войны сжевали крысы, и его родителей, исчезнувших еще в тридцать втором, уже никто не помнил — дед умер во время войны от инфаркта в особо секретной шарашке под городом Кировом, а что сталось с его супругой, узнать так и не удалось.
По материнской линии в моей
Факты — упрямая вещь, и положение дел, исходя из этих упрямых фактов, было плохо — левая рука у Евгении Юрьевны не двигалась, и ей было далеко за восемьдесят. Конечно, бабушка была рада моему приезду и охотно выслушала все семейные новости, и ей хотелось поговорить со мной — дочь с зятем были большими молчунами, но силы покидали ее с каждой минутой, я вскоре ушла и, обогнув дом слева, поднялась по деревянной лестнице в свою комнату.
Почти весь дом уже был заселен постоянными дачниками, но две комнаты — в мансарде, слева от моей двери, и на первом этаже подо мной, еще пустовали. Обои в моей светелке оставляли желать лучшего уже не первый год, но фанерная стенка у изголовья кровати, где кем-то из моих предшественников были процарапаны семь черточек, а под ними дата двадцатилетней давности, была покрыта свежей масляной краской. Эти черточки, бывало, будили мое девичье воображение, и мне мерещились на крутой лестнице мансарды легкие шаги махи и тяжелая поступь необузданного Гойи. Комната обходилась мне в тридцать пять рублей в месяц.
Пока я разбирала вещи, подошла Жемина. Она сообщила мне все деревенские новости, главной из которых представлялась предстоящая женитьба одного из ее сыновей-близнецов. К числу второстепенных относились прошлогодняя осенняя свадьба Данки, ее соседки слева, дочери пожилой Гермине, и всяческие мелкие безобразия соседей справа, Вацека Марцинкевича и Яньки, его боевой подруги. Один из ее дальних соседей продал дом и уехал на родину своего деда в Западную Германию, и Жемина купила у него кое-какую мебель, увеличив по этому поводу плату за теткины комнаты на пять рублей. Муж барменши, их дальней родственницы, зимой провалился с трактором в реку и не успел выбраться, а на днях барменша снова вышла замуж, но новоявленный отчим уже успел отколотить ее малолетнего сына.
Я сказала, что видела с дороги изрядно пополневшую Ядвигу, невестку старой Ниеле, и Жемина подтвердила, что сплетни о новой беременности Ядвиги, действительно, ходят. Сын старой Ниеле был тихим человеком с некоторыми странностями, и отцом своих двух детей в деревне не числился. В этот раз предполагалось отцовство мясника, их соседа, хотя Ядвига и годилась ему в дочери. Семья жила в ужасающей бедности, дачники к ним не шли, и подозревали, что Ядвига польстилась на бесплатное мясо. Эту невысокую молодую женщину с дерзкими глазами в деревне не любили.
— А что там за мальчишки дрались сегодня под большой сосной?
— Так то кавалеры Пупсика, — сказала Жемина, — ходят за ней всюду и дерутся. Уже большая в этом году стала!
Обедали мы со своими родственниками на террасе, пока бабушка спала, но к вечеру я еще раз зашла поговорить с ней, и мы говорили довольно долго, а потом я поднялась к себе, и сразу заснуть не удалось, потому что разговор был не из легких. На следующий день нужно
Сразу подо мной внизу, в большой песчаной рытвине лежала мертвая женщина. Задранная юбка обнажала развороченный кровавый живот, и слабый ветерок шевелил разметавшиеся по песку светлые волосы, спугивая больших черных мух, облепивших неподвижное тело. Я замерла, не в силах отвести глаз от ее растерзанного тела. Вчера ее здесь не было. Да, дела…
Состояние столбняка пришло сразу же — меня с корнем вырвали из только что обретенного рая.
Наконец, с дороги донесся приглушенный соснами рев мотоцикла, и, выйдя из оцепенения, я быстро вернулась домой. В открытом окне хозяйской гостиной мне бросилось в глаза завешенное мятой простыней трюмо, потом на фоне простыни появилось сморщенное набеленное личико хозяйкиной свекрови пани Вайвы, и я узнала о смерти Евгении Юрьевны. Утром, когда я ушла, ее уже не смогли добудиться. Мой недавний ужас сместился куда-то на задний план, и само страшное происшествие утратило свою реальность перед этой смертью.
Накануне вечером бабушка, оставшись со мной наедине, попросила поставить на своей могиле православный крест.
— Ты же знаешь, Марина, мы в семье недолюбливали попов, но бог всегда был в нашем сердце. Виктор — коммунист, он не позволит Наташе, а ты потом, как-нибудь, поставь…
Последующие два дня прошли в печальных хлопотах, лил сильный дождь, а я смотрела на спокойное бабушкино лицо, и понимала, что с ней ушла целая эпоха. В небытие кануло все то, о чем я не успела спросить ее, и это было непоправимым. Я старалась стоять слева от гроба, потому что смерть что-то изменила в ее лице, и правый профиль выглядел неузнаваемо жестким. Как часто я навещала бы ее, проживи она еще хоть немного!
За гробом шло довольно много народа — бабушка приятельствовала с местными вязальщицами и пожилыми ленинградскими дачниками, и мы похоронили ее на маленьком тенистом кладбище за деревянным костелом. Тетку ошеломило пришедшее к ней старшинство — гораздо уютней на этом свете жить дочерью, но она держалась молодцом. Из колеи ее выбила только смерть мужа, последовавшая через год, когда кончились вечные заботы, и она в одночасье превратилась в одинокую несчастную старуху.
Сразу после похорон тучи развеялись, и провожающие уселись за дважды перевернутый стол помянуть усопшую по русскому обычаю — местных покойников поминают без водки. Это было тягостно для меня — поминки внушали мне в детстве необъяснимый ужас, но потом я попала в вечный плен к Параджанову, и, глядя на мир уже его глазами, поняла жизнеутверждающую силу этого действа.
Вместо рыданий у гроба приходится бегать за водочкой, вылавливать из трехлитровой банки соленые огурцы и протирать рюмки полотенцем, а вздохи присутствующих (все мы там будем!) потихоньку сменяются оживленными разговорами, и вот уже бледное тело покойника начинает вздрагивать на плохо оструганных досках под чечеточную дробь кухонных ножей, проникаясь в последний раз жаркой силой мускульного бытия.
А потом все стихает, и мелко нарезанный салат-оливье (рекомендую употреблять в нем свежие огурцы, тертую сырую морковь и краснокочанную капусту) обильно заправляется майонезом.