Последнее лето в национальном парке
Шрифт:
Не будучи отягощенной семьей, я решилась на эту трату, не спеша, однако, тут же отдать подарок. Была устроена конференция представителей Верхней Пакавене по следующему поводу — прилично ли в данной ситуации делать столь интимный подарок. При отрицательном решении можно было продать изделие подъехавшему в этот день к Жемине постояльцу по прозвищу Челентано, забывшему дома свой купальный костюм.
Дискуссия была горячей, потому что воспитывали нас в строгости, и внезапно распространившуюся моду дарить пестренькое постельное белье «madeinIndia» в наборе с рублевым импортным мылом наши бабушки считали крайне предосудительной. Исходя
В конце концов, летний народ озерного штата принял решение против легкомыслия и неприличий в пользу Челентано, хотя тот приезжал в Пакавене уже с третьей женой — это, с позиций морали старшего поколения, было вполне приемлемым, поскольку все жены до одной были законными. К моменту оглашения решения Барон куда-то исчез, а в ответ на наши призывы появился в дверях флигеля, приукрашенный предметом обсуждения, который тайком стащил с судейской лавки. Купить плавки в уцененном виде Челентано отказался.
А сейчас Барон, отфотографировавшись всласть, заснял на память и нас с Андреем, и на моментальной фотографии мы выглядели счастливой иллюстрацией божественного андрогина, предмета постоянных мечтаний русских философов с их амурными трудностями. Характер изображения меня сильно озадачил, но обвинять «Поляроид» в лакировочных установках мосфильмовской киностудии было нелепо.
Более корректным было сравнение его со скромной фотокамерой Марии Склодовской-Кюри, случайно отобразившей сущность важную, но не зримую простым глазом. Однако особо обольщаться на этот счет не стоило, потому что при здравом размышлении этот божественный андрогин без особой натуги трансформировался в уродливое восьмилапое насекомое, склеенное наспех из озабоченного отпускника и глубоко несчастной блудницы.
По дороге с Кавены мне удалось обнаружить несколько гигантских грибов-зонтиков с еще не почерневшими изнанками шляпок. Я решила поджарить эти грибы к обеду отдельным блюдом, чтобы не затушевывать их удивительно нежного вкуса. Стоя у стола, я невольно наблюдала за странными действиями Стасиса. Тот привязал проволоку к вилам, вилы воткнул в землю, а второй конец проволоки — в одну из дырочек кухонной электрической розетки. После этого встревоженные непонятным жирные черви дружно полезли из землицы вокруг вил, куда жильцы, к неудовольствию Жемины, выплескивали то, что оставалось после мытья посуды. Туда же сливалась и вода из-под макарон.
Неудовольствие Жемины вызывалось местоположением кухни на высоком холмике, в недрах которого скрывался большой погреб с плесневелыми стенками. Вентиляция погреба была сделана плохо, но Жемина относила его сырость исключительно на счет нерадивости летних квартирантов, иначе нужно было бы что-то предпринимать. Время от времени, когда в кухне был аншлаг, она устраивала маленькие представления в духе товарищеского суда, и все тут же брали сами себя на поруки, и пару дней сливали воду из-под макарон на метр дальше.
Пока черви выползали на заклание рыбам, Стасис обратил внимание на мои зонтики, и сказал, что эти ядовитые поганки нужно немедленно выбросить на помойку.
— Ни фига, я ем их с детства, сейчас увидишь, — заявила я твердо, и, поджарив грибки, отведала пару ложек на его глазах. Стасис сказал уже менее уверенно, что все-таки
Этот обед мы запомнили на всю жизнь, потому что самые страшные фантазии маленького Таракана сбылись именно в этот день — тетя Марина все же накормила мальчика поганками, и, спустя много лет, посетив свою обидчицу в Москве, он ел шампиньоны в винном соусе с тем же сладким смертельным ужасом, не влиявшим, впрочем, на его аппетит. Аппетит в этот день он нагулял в Нескучном саду, где злодеи-викинги с его личным участием отлавливали на морозе субтильных эльфов и гоблинов, чтобы спустить их потом с ледяной горки без санок — дело молодое и крайне интересное.
После обеда Андрей подвез моих стариков к кладбищу. Я золотила колышки ограды, стараясь не перепачкаться, а Андрей вкапывал лавочку, сколоченную Юмисом. Бегонии все еще цвели пышным цветом, и на мгновение показалось, что мир стремительно возвращается на круги своя, но спиральная суть его коловращения предполагала таинственные эволюционные изменения, и один только Бог знал, чему суждено выжить, а чему — обратиться в уродливых монстров и окаменеть в воспоминаниях стареющих женщин.
Я не знала, о чем сейчас думает Андрей, и это было моей постоянной мукой. Деревянный замок в Неляе с розовым шиповником у ограды и зомбированной принцессой в кружевной спальне так походил на декорации к чужим пьесам, что я даже толком не могла сожалеть о содеянном. Но он мог думать по-другому, и жестокая конкретность мужского ума пугала меня.
К вечеру вдоль холма по тропинке пробежала Надежда, и славные сестры ее, Любовь и Вера, исходя из логики вещей, вот-вот должны были показаться из-за поворота, но обстоятельства складывались по-другому — к вечеру вдоль холма по тропинке пробежала Надежда, и сзади преподавательницы физкультуры трусил Генрих, решивший, вероятно, поправить здоровье после тяжелых и продолжительных застолий со своим молодым хозяином.
— Эй, — крикнула я Надежде, — смотри, отобью!
— Сначала догони, — весело прокричала Надька в ответ, и ее длинные ноги в велосипедных штанишках стали удаляться со страшной скоростью.
— А-а-а, — подумала я перед решительным рывком, — сдохнешь здесь от экзистенций с самоанализом.
Пора играть второй акт!
Догнала я их только за деревней у деревянного указателя на Кавену. Мы сделали большой круг и вернулись к турбазе, где и свалились с Генрихом замертво на травку у туристического кострища под издевательский хохот нашего тренера.
— Идем, потреплемся, — сказала Надежда, и мы, вволю накупавшись за Витасовой банькой, поднялись к Генриху. На ужин была подана холодная сковорода моей тети с несколькими листиками свежего салата.
— Не вижу энтузиазма, — отметила подруга хозяина, — а, между прочим, именно так питалась молодая Бэ-Бэ на парижских банкетах. Результаты весь мир одобрял.
Мы тут же обсудили посткинематографическую деятельность Бэ-Бэ в защиту диких животных.
Надежда уже пошла далее Бэ-Бэ и считала, что теперь в защите нуждаются домашние животные, и мы все — пособники их убийц. Потихоньку разговор перешел на свиное племя, чье положение в мифологии было отчетливо двояким. Иудеи поросят не жаловали, но выращивали для последующей продажи язычникам и наказания блудных сыновей, которым по возвращению была уготована участь свинопасов. При виде мусульманина поросята во все времена поджимали хвосты и уносились в ближайшую подворотню.