Последнее лето
Шрифт:
Во всяком случае, выглядит довольной.
– Счастливого пути! – слабым, словно бы растерянным голосом говорит еще одна подружка невесты – Тамара Салтыкова. Ее наконец выписали из больницы, однако даже не вызывали в суд, когда там слушалось дело Марины Аверьяновой. Ведь Тамара не помнит ничего, ровно ничего из того, что с ней приключалось в последние несколько лет, и до сих пор не может прийти в себя от изумления, что ей, оказывается, не пятнадцать, а семнадцать, и что Сашенька Русанова вдруг взяла и вышла замуж.
Марины здесь, конечно, нет. Она сослана, однако не в каторгу, а на поселение в Приамурскую губернию. Судя по письмам, которые
А о том, как горько им придется пожалеть об этом, известно, опять же, лишь небесам, но они затянуты пеленою неведомого.
– Счастливого пути! – говорит вызывающим голосом изящная блондинка с приклеенной, неестественной улыбкой на точеном лице. Это Клара Черкизова. Ее, вообще-то, никто не приглашал, она сама пришла проводить невесту, с которой все же как-никак знакома… а заодно и напомнить о себе Константину Анатольевичу. Они давно не виделись, и теперь Клара удивляется, как поседел Костя. Впрочем, замужество дочери, расставание с ней… все понятно… Ну, ничего, с ним ведь остается сын! Похоже, они очень сдружились в последнее время, Русанов не отпускает от себя Шурку ни на шаг, и оба почему-то с равной неприязнью косятся на незваную гостью. «Зря я сюда пришла», – думает Клара.
Нет, не зря, но это станет понятно Кларе гораздо позже.
– Счастливого пути! – сдерживая рыдания, которые так и норовят прорваться, говорит Олимпиада Николаевна. Только сейчас, глядя на такую нарядную, такую красивую Сашеньку, тетя Оля впервые жалеет о том, чего лишилась, бросив всю свою жизнь под ноги одному мужчине – Константину Анатольевичу Русанову и его детям. А впрочем, нет, нет, ведь они – и ее дети, как бы их с любимым, обожаемым Константином дети, а то, что где-то в Париже копит злобу Эвелина, ничего не значит, ведь дети никогда, никогда не увидятся с матерью.
На сей счет Олимпиада Николаевна ошибается. Но как хорошо, что она никогда не узнает об этом!
– Счастливого пути! – в один голос говорят отец и сын (да, представьте себе – сын !) Русановы. Они и в самом деле держатся все время вместе, причем Константин Анатольевич смотрит на Шурку с некоторой робостью и нерешительностью, как младший на старшего, как ребенок на взрослого. Русанов в последние недели ощутил, что очень устал, из молодого еще, сорокапятилетнего, мужчины внезапно превратившись чуть ли не в старика. Сашенька уезжает – ну, дочь – чужое сокровище, сие давно известно! – зато вот своего сына он никуда от себя не отпустит, до самой смерти своей, а придет время, Шурка закроет ему глаза и проводит в последний путь.
Но все свершится не так, не так…
Не так!
Впрочем, нет, не стоит о грустном, о печальном, давайте жить одной минутой, потому что уже гремят трубы Судного дня. Всем мечтам и надеждам этих людей, собравшихся на перроне энского вокзала, а также великому множеству других людей уже положен предел, определен рубеж, и завтра, не далее чем завтра, о том им будет объявлено. Всей стране будет объявлено!
– Счастливо оставаться! – говорят жених с невестой. Снова и снова, снова и снова повторяют слова прощания, а потом приходит благодушный начальник поезда и заявляет, что поезд отправляется, пора расставаться.
Последние поцелуи, слезы, восклицания… и стрельба пробок, и звон бокалов… Но молодые уже машут
Даже у Георгия Владимировича Смольникова, который тем же поездом отправляется в Москву по служебным делам, невольно влажнеют глаза.
Отчего он готов заплакать? Да от воспоминаний, конечно. Почему мы плачем по прошлому больше, чем по будущему, дети неразумные, ничего впереди не видящие и грядущего не ведающие?
Милосердно молчаливое Провидение или жестоко?
Ответа мы не знаем, да и нет ответа.
Тронулся поезд!
Исчезли милые лица, машущие платки, отплыл Энск, и позади безумная суета свадьбы, а впереди ночь – первая ночь.
В лес, к озерам, к девственным елям, Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам. Надоело ходить по шаблонным панелям И смотреть на подкрашенных дам,– бормочет Дмитрий из Саши Черного, как всегда, некстати.
И делает привычное мимическое движение глазом, однако знаменитого монокля на нем нынче нет. Проводник приносит в купе чай, но чай как-то не пьется. Шампанское – что еще пить в эту ночь, глядя на звезды за вагонным окном и думая только о том, что предстоит им двоим, им двоим, мужу и жене… Любящим друг друга? Или просто игрушкам чужих недобрых рук? Да как бы там ни было, крахмальные простыни расстелены и ждут их, а свет приглушен. Еще глоток шампанского… еще один взгляд в окно на темное, уже усыпанное звездами небо… И вдруг – легкий светлый прочерк по небу, потом еще, и еще один… Звездопад! Какой красивый звездопад! – Вот это да… – удивленно говорит Дмитрий. – Июль, а звезды летят, словно в августе. Надо скорей желания загадывать! На самом деле у него сейчас только одно желание, а его и загадывать не надо, оно и так сбудется. – Говорят, звезда упала – чья-то душа закатилась, – шепчет Саша и сама не знает, почему она улыбается при этих печальных словах. Наверное, потому, что рядом стоит Дмитрий, и она чувствует, как он поднимает руку, чтобы обнять ее. А то, другое, былое, печальное, несбывшееся… всё закатилось, как звезда! Саша не знает, что ее желание однажды исполнится, и она проклянет этот день. – Ну, знаешь, – сам себя не слыша от волнения, пытается тем временем спорить Дмитрий, – если одна звезда упала – может, душа и закатилась. А когда звездопад? Не может же столько душ закатиться разом! И, наконец-то набравшись храбрости, гасит свет и прижимает к себе Сашу. Ночь впереди, недолгая июльская ночь! Дмитрий ошибается. Ох, сколько душ закатится уже скоро, скоро… Завтра, 17 июля [51] 1914 года, в России начнется всеобщая мобилизация. Послезавтра Германия потребует прекратить ее. Россия откажется, и еще через день, 19 июля, Германия объявит России войну, и всё разом кончится для миллионов, сотен тысяч, тысяч, сотен, десятков людей…
51
Старый стиль, по новому – 30 июля. Прим. автора.
Всё кончится – и всё начнется.
Конец первой книги