Последнее место, которое создал Бог
Шрифт:
Педро первым перелез через поручни, а мы с Альберто тоже не заставили себя ждать. Когда наша маленькая компания достигла края джунглей, катер уже выруливал на середину реки. Я посмотрел назад через плечо и увидел Хэннаха с автоматом в руках, а рядом с ним стояла Джоанна. Бог знает почему, но я махнул рукой — нечто вроде последнего галантного жеста, и вслед за Альберто ступил в зеленый мрак.
Как я говорил, дорогу строили с расчетом на довольно интенсивное движение, и теперь я увидел, что она имела прочную основу из бревен железного дерева, покрытую уплотненным
Ветви над дорогой так тесно переплелись, что не пропускали ни дождя, ни даже света. Нас окружала какая-то особенная, внушающая страх тьма.
Передвигаясь очень быстро, Педро ушел далеко вперед и скоро совсем скрылся из виду. Я держался как можно ближе к Альберто. Немного спустя мы услышали крик и, пройдя еще несколько ярдов, увидели стоявших рядом Педро и сестру Марию Терезу.
Даже в этих обстоятельствах Альберто сумел сдержать свой нрав.
— Вы совершили глупость самого плохого сорта, сестра, — произнес он спокойно и твердо. — Я настаиваю на вашем немедленном возвращении обратно.
— А я, полковник, с такой же уверенностью заявляю, что пойду дальше.
Я с тревогой вслушивался в перекличку голосов лесных лис вокруг нас и понимал, что уже поздно возвращаться назад для любого из нас. Ее легкомыслие вызывало даже не гнев, а разочарование в ней, чувство презрения, потому что такие, как она, своим тупым упрямством в стремлении делать добро приносили в конце концов куда больше вреда, чем дюжина негодяев, подобных Авиле.
Тут за нами в ярде или двух послышался глухой звук. Моя рука быстро скользнула сквозь карман и нащупала предохранитель моего "томпсона". Я оглянулся, позади нас у края дороги в землю вонзилось копье хуна с подвешенным к нему черепом обезьяны.
— Что это значит? — вскрикнула сестра Мария Тереза.
— Только то, что нам запрещается возвращаться, — ответил Альберто. — Теперь решение, идти вам обратно или нет, сестра, принимаю уже не я. Если это послужит вам утешением, то знайте, что вы погубили всех нас.
И в тот момент недалеко от нас раскатисто забил барабан.
Мы постарались нагло не обращать на него внимания — а что еще нам оставалось делать? — и двинулись дальше. Педро впереди, за ним сестра Мария Тереза, я и Альберто рядом, плечо к плечу, замыкали шествие.
Джунгли вокруг нас кишели не только животными. Птицы, окрашенные во все цвета радуги, поднимались в воздух, потревоженные не только нами. Попугаи сердито перекликались между собой.
— Как вы сказали? — тихо спросил я у Альберто. — Вождь и пятеро старейшин?
— Не сыпьте соль на рану, — ответил он. — Сам вижу, что все идет гораздо хуже, чем я полагал.
Звук барабана усилился, и то, что гремел всего один барабан, таило в себе что-то особенно угрожающее. Во влажном воздухе почувствовался запах дыма от горящего костра, деревья стали реже, внезапно стало светлее, и мы увидели дом с высокой островерхой крышей, а за ним и другой.
То, что открылось, вовсе не удивило меня. Во времена большого каучукового бума многомиллионные
Мы вышли на большую площадку, оставшуюся на месте, где когда-то располагался дом. Бой барабана внезапно прекратился. В центре площадки нас ожидали.
Вождя племени, или касика, нетрудно было узнать не только потому, что он важно восседал на чурбане в пышном головном уборе из перьев попугая ары, а еще и потому, что нижнюю губу его оттягивал вниз на добрых два дюйма деревянный диск — признак особого достоинства у хуна.
Его люди выглядели так же, как и он. Яркие головные уборы из птичьих перьев, у всех шестифутовые луки, пучки стрел и копья в правой руке. Их одежда, если ее можно так назвать, состояла из набедренных повязок из коры дерева, скрывавших причинные места, да разных ожерелий и других украшений из раковин, камней и человеческих костей. Все воины имели боевую раскраску, их тела были густо вымазаны грязью цвета охры, характерной для данного отрезка реки. Они демонстрировали неудовольствие, переминаясь с ноги на ногу и переговариваясь друг с другом свистящим шепотом, словно старухи. На их плоских угрюмых лицах застыло выражение детской злобы, непредсказуемой в последствиях.
Вождь, судя по тону, обрушился на нас с упреками. Педро перевел:
— Он хочет знать, почему святая леди и сеньор Мэллори находятся здесь. Он очень встревожен. Я не могу понять почему.
— Может, он намеревался немедленно покончить с нами, — предположил я, — и ее присутствие вывело его из равновесия.
Альберто кивнул и обратился к Педро:
— Переведи ему то, что я скажу. Хуна уже много убивали, настало время для мира.
Его слова вызвали новый взрыв негодования. Смысл ответа вождя состоял в том, что белые первыми начали войну, чтобы уничтожить хуна. Если все белые уйдут с земли хуна, тогда все будет хорошо.
Естественно, Альберто не мог давать таких обещаний, и он избрал атакующую тактику в переговорах. Хуна напали на миссию Санта-Елена, убили отца Контэ и много монахинь.
Вождь попытался отрицать этот факт, но ему трудно было поверить, хотя бы потому, что на его шее висели четки и распятия убитых монахинь. Его старейшины снова начали переминаться с ноги на ногу, хмурясь, словно школьники перед учителем. Тогда Альберто перешел к тактике давления. Они уже видели, что может сделать правительство. Они хотят, чтобы большие птицы белых людей еще раз сбросили огонь на их деревни?
Один за другим индейцы появлялись из леса и выходили на площадку. Я занервничал так же, как и Альберто, но он не показал виду. Они приближались, сбиваясь в маленькие группки и громко крича. Нет, они не старались подбодрить себя, чувство страха им вообще незнакомо.
Я мельком взглянул на сестру Марию Терезу и увидел ее — как это точнее объяснить? — прикованную к месту, с молитвенно сложенными руками и с состраданием в горящем взоре, вероятно, к этим пропащим, которых она жаждала вызволить из адского пламени.